Кровавое Крещение «огнем и мечом»

Поротников Виктор Петрович

Добрыня был уверен, что Угоняй и Ходислав сделают все, чтобы силой выбить киевлян из Новгорода. На их стороне были местные жрецы и большинство бояр.

* * *

Поздно вечером в тереме боярина Туровида собрались на совет его друзья и дальние родственники, все те, кто был готов принять крещение по доброй воле, но опасался мести со стороны тысяцкого и посадника. Сходились эти люди в дом Туровида, расположенный на Неревской стороне Новгорода, по-тихому, без лишней огласки. Туровид, как тесть Добрыни, пользовался уважением среди новгородской знати,

с ним многие хотели дружбу водить, зная о могуществе его зятя.

Собравшиеся сидели в трапезной вокруг длинного стола, на котором стояли масляные светильники, озарявшие просторный покой с бревенчатыми стенами и с массивными потолочными балками желтоватым неярким светом. В разгар беседы вдруг раздался громкий стук в дверь и топот ног на крыльце. Привязанные в углу двора собаки подняли злобный лай.

— Это, наверно, пришел Чурослав, — сказал чернобородый боярин Собин. — Я говорил с ним сразу после веча, он тоже не хочет враждовать с князем Владимиром.

Туровид позвал челядинца из соседней комнаты и велел ему впустить еще одного позднего гостя.

— Впусти токмо Чурослава, а слуги его пусть во дворе останутся, — бросил Туровид вослед расторопному челядинцу.

Боярин Брусило, сидевший напротив Туровида, заговорил было о том, что поутру надо вновь ударить в вечевой колокол, продолжая свою прерванную мысль. Однако шум в сенях и чей-то громкий предсмертный вскрик заставили Брусило умолкнуть на полуслове. Почуявший опасность Туровид вскочил из-за стола, метнувшись к дверям. Он рванул дверное кольцо на себя и невольно попятился назад. За порогом в полумраке стоял посадник Ходислав с обнаженным мечом в руке.

— Эге! Похоже, мы вовремя пожаловали! — с усмешкой произнес Ходислав, войдя в трапезную. — Мир вам, люди добрые! О чем рядите-кумекаете?

Темный переход, ведущий из сеней в трапезную, наполнился гулом торопливых шагов. Следом за посадником в покой ввалились семеро бояр во главе с тысяцким Угоняем. Все они были вооружены мечами и кинжалами. Среди них находился и боярин Чурослав.

— Ну, что молчите, соколики? — проговорил Угоняй, вытирая тряпкой окровавленный кинжал. — Вижу, не рады вы нам.

— Как ты посмел моего челядинца убить, негодяй? — гневно бросил тысяцкому Туровид.

— У меня на пути встал твой холоп, вот и поплатился жизнью, — с дерзкой ухмылкой ответил Угоняй, убирая кинжал в ножны. — Так со всяким будет, кто мне дорогу преградить посмеет.

— Сядь, Туровид, — сказал Ходислав, — в ногах правды нет. Продолжайте свой совет, други мои. Мы тоже послушаем ваши речи. — Ходислав обошел вокруг стола, заглядывая в лицо каждому из сидящих за ним. — Вдруг ваши намерения совпадают с нашими, тогда мы объединим наши усилия на благо нашему городу.

— Я и мои друзья надумали подчиниться воле князя Владимира, — промолвил Туровид, опустившись на стул. — Воля князя — закон, а посему спорить тут не о чем.

— А самодурство князя тоже закон? — сердито заговорил Ходислав, продолжая расхаживать вокруг стола, положив меч себе на плечо. — Не слишком ли много воли себе взял князь Владимир! Пусть он помыкает киевлянами как хочет, а нас, новгородцев, пусть оставит в покое. Княгиня

Ольга, приняв крещение, тем не менее не принуждала Русь ее примеру следовать. При Ольге всяк был волен сам решать, какому богу молиться. А мальчишка Владимир нацепил крест на шею и на дедовских богов руку поднял, за это в былые времена живьем на костре сжигали!

— Былые времена миновали, посадник, — спокойно сказал Туровид. — Теперь новые времена пришли. Лучше гнуться, чем переломиться.

— Ну, с тобой все понятно, приятель, — обронил Ходислав с оттенком неприязни, задержавшись возле Туровида. — Ты — родня Добрыне, а значит, и князю Владимиру. На чьем возу сидишь, тому и песенку поешь.

— А вы-то почто соблазнились верой Христовой, братья? — вставил тысяцкий Угоняй. — Брусило, ты меня удивляешь! Собин, уж тебе-то не к лицу киевскому князю кланяться! А тебе, Трегуб, и подавно. От тебя, Своймысл, я этого не ожидал.

— Чего с ними толковать, в ножи их! — рявкнул боярин Чурослав.

— Верно! — поддержал его боярин Щерб, застывший в дверях с топором в руках. — Порубить этих прихвостней киевских, и дело с концом!

— Э, братья, не кипятитесь! — повысил голос Ходислав. — Всякая распря меж нами лишь на руку Добрыне будет. Лучше нам договориться миром.

На женской половине Туровидова терема тоже горели масляные светильники. Жена Туровида, боярыня Милонега, пребывала в сильнейшем беспокойстве, услышав снизу из прихожей короткий предсмертный вопль холопа-привратника. Милонега знала о тайном сборище у ее мужа его единомышленников и не ждала от этого ничего хорошего. У Милонеги едва ноги не подломились от страха, когда прибежавший снизу челядинец дрожащим шепотом сообщил ей о нежданных гостях во главе с посадником и тысяцким, которые закололи холопа Ганьшу, вломившись к ним в дом с оружием в руках.

Недолго думая, Милонега накинула на себя длинную мантию и, как была босая и с непокрытой головой, поспешила в спальню к своей дочери. Мечислава тоже не спала, в беспокойстве метаясь из угла в угол в одной исподней сорочице, с распущенными по плечам волосами. Когда скрипнула дверь, Мечислава испуганно вздрогнула.

Увидев мать, Мечислава бросилась к ней:

— Мати моя, что за люди к отцу пожаловали? Что там внизу творится?

— Ох, не ведаю, дочка, — простонала Милонега. — Но тебе лучше бежать отсюда. Забирай сына и беги огородами к реке, садись с ним в лодку и греби к другому берегу Волхова. На Торговой стороне разыщешь Добрыню. С ним вы будете в безопасности.

— А как же ты, матушка? — На глазах у Мечиславы заблестели слезы.

— Я должна быть до конца с твоим отцом, — непреклонно промолвила Милонега, протягивая дочери льняной летник и белый повой. — Одевайся живее, милая.

* * *

Это сентябрьское утро стало самым черным днем в жизни Добрыни. Пред ним предстала Заряна, служанка Мечиславы, в мокром до колен платье, растрепанная и уставшая, она держала за руку Коснятина, одиннадцатилетнего сына Добрыни. Мальчик был бледен и испуган, он был мокрый до пояса. Рубаха на нем была надета задом наперед, а сапожки у него на ногах были явно женские.