Кровавый след на песке
Шрифт:
— Я — Лью Арчер, частный детектив.
— Арчер, — задумчиво повторила она, но я ее не интересовал. В ней разгоралось пламя воспоминаний, и эти воспоминания перескакивали с одного предмета на другой, как пламя на ветру. — Я тоже ничего особенного из себя не представляю, когда-то я думала, что что-то значу. Моего отца звали Питер Гелиопулос, во всяком случае, сам себя он называл так, его настоящее имя звучало гораздо длиннее и сложнее. И я тоже не была такой простой. Я была наследственной принцессой, и отец называл меня Принцесса. А теперь... — Ее голос резко взорвался, — и вот теперь дешевый голливудский торгаш наркотиками может бить меня и это сходит ему с рук. Во времена моего отца
— Вы имеете в виду Карла Штерна, миссис Графф?
— А кого же еще?
— Какое же дело их объединяет?
— Все, чем люди занимаются в Лас-Вегасе: азартные игры, наркотики, проституция. Сама я туда не ездила, я никуда не езжу.
— Откуда вам известно, что он торгует наркотиками?
— Я сама покупала у него наркотики, когда у меня кончились те, что я получаю от доктора. Правда, теперь я отказалась от них. Опять вернулась к спиртному. Это — одна из немногих вещей, которыми я обязана доктору Фрею. — Ее глаза сфокусировались на мне, и она нетерпеливо сказала: — Вы себе ничего не налили. Давайте, придумайте какой-нибудь коктейль для меня и налейте что-нибудь себе.
— Вы думаете, это стоит сделать, Изабель?
— Не говорите со мной так, будто я ребенок. Я не опьянела. Я знаю свою норму. — Светлая улыбка изменила ее лицо. — Моя единственная проблема заключается в том, что я немного полоумная. Но не сейчас. Я было расстроилась, но вы на меня действуете успокаивающе, все сглаживаете, правда? Своего рода добрый человек из добряков. — Она передразнивала саму себя.
— Что-нибудь еще? — заметил я.
— Можно и еще. Но вы не смейтесь надо мной, ладно? Я иногда очень психую, то есть злюсь. Я хочу сказать — когда люди насмехаются над моим достоинством. Может быть, меня унесет к чертям собачьим, не знаю, на я пока что не оторвалась от земли. Для моего трансатлантического полета, — добавила она с кислым видом, — в дикую заоблачную тьму...
— Тем лучше для вас.
Она кивнула, соглашаясь с моим мнением.
— Это было умное высказывание, не так ли? Хотя, впрочем, это неправда. Когда это произойдет, оно не будет похоже на полет, на прибытие или отъезд. Меняется ощущение вещей, вот и все, и я не могу провести линию различия между собой и другими вещами. Например, когда умер отец и я увидела его в гробу, я впервые целиком сломалась, духовно и физически. Подумала, что это я там лежу. Чувствовала себя умершей, мое тело остыло. По моим жилам текла бальзамирующая жидкость, и я чувствовала свой собственный запах. Я одновременно лежала в гробу и сидела на скамье в православной церкви, оплакивая свою собственную смерть. И когда они закопали его, то земля... Я слышала, как комья земли падали на гроб. Потом земля засыпала меня, и я сама превратилась в землю. — Дрожащей рукой она взяла мою руку. — Не разрешайте мне говорить так много. Это вредит мне. Тогда, там же, на месте я чуть не ушла в другой мир.
— А зачем вы пришли сюда? — спросил я.
— В свою комнату-раздевалку. — Она оставила мою руку и жестом указала на двери, закрытые циновками. — Какое-то мгновение я наблюдала за нами оттуда через дверь и слушала саму себя. Пожалуйста, налейте мне чего-нибудь выпить. Мне будет лучше, честно. Шотландского виски со льдом.
Я зашел за стойку бара и из небольшого холодильника бежевого цвета достал кубики льда, открыл бутылку виски «Джонни Уокер» и сделал пару коктейлей средней крепости. На другой стороне бара я почувствовал себя более удобно. Женщина задевала во мне чувственные струны, огорчала так же, как голодающий ребенок, или раненая птица, или обезумевшая кошка, которая носится
Она подняла свой бокал. Рука постоянно дрожала, в бокале плескалась коричневая жидкость. Как бы демонстрируя, что она контролирует себя, Изабель сделала небольшой глоток из бокала. Я пригубил свой коктейль и оперся локтем о пластиковую поверхность стойки, как это делает бармен, охотно слушающий своих посетителей.
— В чем же причина это неприятного столкновения, Изабель?
— Столкновения? Вы имеете в виду с Карлом Штерном?
— Да. Он вел себя довольно круто.
— Он причинил мне боль, — сказала она без всякой жалости к себе. Вкус виски резко изменил ее настроение. — Любопытный медицинский факт. У меня тут же выступают синяки. — Она осмотрела свои руки. — Держу пари, что все мое тело теперь покрыто синяками.
— Почему Штерн так поступил с вами?
— Такие люди, как он, — садисты. Во всяком случае, многие из них.
— Вы знаете многих?
— Достаточно. Вероятно, я их чем-то привлекаю. Не знаю, чем. А может быть, и знаю. Женщины моего типа многого не требуют. Мне ничего от них не надо.
— Относится ли к их числу Лэнс Леонард?
— Откуда мне знать? Думаю, да. Я почти не знала... почти не знала этого утенка.
— Он когда-то работал здесь спасателем.
— Я не общаюсь со спасателями, — хрипло заметила она. — О чем вы говорите? Я думала, мы станем друзьями. Я думала, мы повеселимся. У меня теперь совсем не бывает удовольствий.
— Больше не бывает.
— Они посадили меня под замок и наказали меня. Это несправедливо, — вздохнула она. — В своей жизни я совершила один ужасный поступок, а теперь они обвиняют меня во всем, что бы ни происходило. Штерн — грязный лжец. Я и не притрагивалась к его любимому мальчику. Я даже не знала, что он мертв. С какой стати мне в него стрелять? Моя совесть и так не чиста... моя совесть...
— В чем, например?
Она пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо стало жестким, как деревяшка.
— В том, что вы хотите выкачать из меня... Пытаетесь раскопать что-то во мне?
— Да, это верно. Какой ужасный поступок вы совершили?
Что-то странное произошло с ее лицом. Один глаз хитровато прищурился, другой остался открытым и смотрел твердо. Губа немного вздернулась, и под ней сверкнули белые зубки.
— Я — непослушная, капризная, озорная девочка. Я смотрела, как они это делают. Я стояла за дверью и наблюдала, как они это делают. Чудеса современной науки. И я находилась в комнате за дверью.
— Что такое вы сделали?
— Я убила мать.
— Как?
— Силой воли, — заявила она хитро. — Я сильно захотела, чтобы моя мать умерла. Является ли это ответом на ваши вопросы, мистер Вопросник? Вы психиатр? Вас нанял Саймон?
— На оба ваши вопроса ответ «нет».
— Я убила также и своего отца. Я разбила его сердце. Хотите, расскажу о других своих преступлениях? Это — нарушение всех десяти заповедей. Зависть и злой умысел, гордыня и сладострастие, гнев. Я, бывало, сидела дома и обдумывала, как убить его: повесить, сжечь, застрелить, утопить, отравить? Я сидела дома и представляла себе его, окруженного всеми этими молодыми девушками, их тела и гибкие белые ноги. Я оставалась дома и старалась заполучить в друзья мужчин. Но из этого ничего не получалось. Они чувствовали себя изнуренными жарой или холодом. Или просто я их отпугивала. Один из них так и сказал мне, что он меня страшится, противный неженка. Они пили мое спиртное и второй раз не приходили. — Она отпила из своего бокала. — Допивайте же свой бокал.