Кровавый узел
Шрифт:
– То есь как чья? – невинно глядя на капитана, шепотом спросила заведующая. – В каком смысле?
– Вот что, Чердакова, – сказал сквозь зубы, едва сдерживая себя, Тесленко, – мне этот цирк уже надоел. Хватит прикидываться дурочкой. Сейчас вас отведут в камеру, посидите там сутки на рыбьем супчике и черняшке, может, и память прояснится. Баста!
– Не имеете права! – неожиданно тонким голосом вскрикнула заведующая.
– Еще как имею, – зло сказал Тесленко. – Вы не задумывались, почему этой шубейкой вместо ОБХСС занимается уголовный розыск? Нет? Тогда я вам расскажу, для полноты картины. Шуба похищена из промтоварного магазина. При этом воры убили сторожа. Про кражу вы знаете.
– Г-ражданин… т-товарищ… – побледневшая заведующая начала заикаться. – Д-да вы что?!
– А то: или вы мне тут все расскажете, как на духу, или будете в изоляторе вшей кормить до конца следствия. И, между прочим, не как свидетель, а как преступница. Подчеркиваю.
– Все, вот вам крест! – истово перекрестилась Чер-дакова. – Как на исповеди, все скажу!
– Ну-ну… – с сомнением глядя на ее пухлые короткопалые руки, унизанные золотыми перстнями, сказал Тесленко. – Слушаю вас.
– Шубу мне привезла сестра Анюта. Из Ростова. На, говорит, Верка, продашь в своем магазине. А то на рынке могут цыгане своровать. Вещь дефицитная, денег немалых стоит. И мне, говорит, прибыль, и ты внакладе не останешься.
– Она не сказала, каким образом ей досталась эта шуба?
– А я и не спрашивала. Не мое это дело.
– Дайте мне точный адрес вашей сестры.
– Зачем?
– На всякий случай, – хмуро улыбнулся Тесленко. – Познакомиться хочу.
– Не знаю я, где она сейчас. Говорила, что завербуется на Камчатку на рыбный флот. А что ей – безмужняя, еще молодая. Деньжат подкопит…
– Ложь.
– Что… ложь? – опешила Чердакова.
– Все. От начала до конца. Не нужно больше креститься, гражданка Чердакова. Не берите грех на душу. – Тесленко потянулся к кнопке селектора. – Дежурный! Капитан Тесленко. Подошли ко мне конвоира…
– Ой, мамочки-и! – заголосила Чердакова. – Ой, не губите!
– Перестаньте причитать! – рявкнул Тесленко. – Я с вами тут скоро душевнобольным стану. Или вы мне расскажете всю правду, или…
– Боюсь я, ой, боюсь… – простонала заведующая, закрыв лицо руками. – Убьют они меня, зарежут…
"Это точно, – подумал капитан. – Они могут. Как пить дать", – он знал, кого имела в виду Чердакова…
Чердакова была в списке людей, которых опрашивал на Рябушовке Мишка Снегирев. Но если другие могли и не знать Баркалову или, по крайней мере, не узнать из-за погрешностей фоторобота, то Чердакова узнала сразу же – они были закадычными подружками, несмотря на разницу в возрасте. Узнала и не сказала об этом Снегиреву.
Только сильно изменилась в лице, что и вспомнилось Мишке после смерти Баркаловой. Почему? Впрочем, и это было не главным. Основное заключалось в том, что дом Баркаловой загорелся ровно через три часа после встречи Снегирева с Чердаковой. Кто-то очень торопился… Значит, были веские причины.
Когда Чердакова попала в поле зрения угрозыска, решили проверить магазин, где она была заведующей. И тут, пожалуй, впервые за все время следствия, Тесленко крупно повезло: в подсобке, под ворохом старых халатов, была обнаружена мутоновая шуба, похищенная из магазина, где убили сторожа. Что это была именно та шуба, эксперты подтвердили, не колеблясь, – несколько шуб, предназначенных на экспорт, но с незначительными дефектами, были забракованы и отправлены с базы в ограбленный магазин как раз накануне кражи. Чердаковой деваться было некуда, шубу она признала своей, но на допросе начала плести небылицы…
– Я вам помогу, Чердакова, – неторопливо молвил Тесленко, сурово глядя на заведующую. – Вы знакомы с Михеем Бузиным?
Чердакова молчала, по-прежнему не открывая лица. Только ее полное тело вдруг всколыхнулось крупной дрожью да пальцы скрючились, сжимаясь в кулаки.
– Бузин, Михей Севастьянович… – продолжал капитан, листая папку. – Или попросту – Михей. Барыга. Ваш бывший сожитель. Вот показания ваших соседей. Достаточно? Итак, шубу он вам принес?
– Д-да… – выдавила из себя Чердакова.
– Когда?
– В тот… тот день… Когда ушел ваш сотрудник…
– И вы ему рассказали, что узнали на фотографии Софью…
– О, Господи… Да, да! – И Чердакова заплакала навзрыд; но на этот раз искренне.
Отступление 10. Лялька и другие
Маленький транзисторный приемник тихо попискивал на туалетном столике, сплошь уставленном баночками, пузырьками и коробочками с яркими иностранными наклейками. Костя лежал на тахте, полуприкрыв глаза, и наблюдал за Лялькой, которая сновала по комнате, торопливо наводя порядок. В простеньком ситцевом халатике, не накрашенная, с волосами цвета старой меди, сплетенными в косу, она казалась совсем девчонкой. Полные смуглые руки Ляльки осторожно прикасались к разбросанным вчерашним вечером вещам, и они тут же бесшумно исчезали внутри полированного платьевого шкафа – она старалась не потревожить Костин сон. Лялька, Лялечка, любимая… Любимая?
Выйдя из последнего пристанища Фонаря, Костя долгое время бесцельно блуждал по улицам и переулкам окраины, пока не выбрался на привокзальную площадь. На подъездных путях устало вздыхал маневровый тепловоз, замусоренный перрон уже опустел, и только у торца неуклюжего здания вокзала, украшенного вычурной алебастровой лепниной, толпился хмельной и говорливый народ – привокзальный ресторан работал до полуночи. Огромные пыльные окна ресторана расчертили площадь на желтые квадраты, в которых изредка торопливыми видениями появлялись запоздалые прохожие, чтобы тут же растаять в темноте сквера. Костя словно сомнамбула подошел к массивной ресторанной двери, некоторое время постоял, глядя пустыми тазами на хмельных курильщиков, а затем, неожиданно для себя, прошел внутрь…
– Водку, вино? – официантка, рано увядшая женщина с головой в кудряшках химической завивки, пыталась перекричать оркестр.
– Все равно.
– Значит, водку, – записывая в блокнот заказ, подытожила она результат переговоров, с усилием растягивая накрашенные губы в профессиональной улыбке.
От закуски Костя отказался, попросил принести только минералку.
Он пил водку мелкими глотками, пытаясь жгучей горечью заглушить навязчивый запах крови, который преследовал его от порога логова Фонаря. Налитое свинцовой тяжестью тело била крупная дрожь, в голове стоял туман, в густых вязких клубах которого копошились бессвязные, бестолковые мысли…
Ресторан закрывался. Официантки торопливо сновали с горками грязной посуды, швейцар с помощью поломоек выталкивал взашей изрядно поднагрузившихся клиентов, оркестранты прямо на подмостках эстрады делили "сар-мак" – деньги, заплаченные посетителями ресторана за заказанный танец.
Только Костю официантка не торопила. Она уже несколько раз подходила к его столику, даже присаживалась, пытаясь завести разговор. Жаловалась на свою одинокую жизнь, на соседей, которые ее поедом едят… Костя изредка отвечал односложно, лишь бы отвязаться, но когда официантка попыталась придвинуться вплотную, он словно очнулся от забытья, резко встал, положил деньги и, не говоря ни слова, вышел в вестибюль.