Кровное родство. Книга вторая
Шрифт:
– Не разрушай свой брак, Клер, – уже шептала Элинор. – Нет ни одной женщины, которая хотела бы жить без любви, без романтики – ведь благодаря им женщина чувствует, что стала другой, не такой, как раньше… что все стало иным… что она привлекательна… что она живет. Как раз эту мысль я и стараюсь всегда проводить в своих романах.
– Романтические истории плохо влияют на действительность, – возразила Клер. – Ты внушаешь своим читательницам веру в то, что в один прекрасный день каждая из них встретит своего принца.
– А что же в этом плохого?
– Плохо то, что они его не встретят! А
– Сказка про лягушку?
– О, она вовсе не такая глупая, какой кажется с виду. Лягушка попросила принцессу положить ее с собой в постель, пообещав, что превратится в прекрасного принца. Но наутро, проснувшись, принцесса увидела, что лягушка так и осталась лягушкой и проквакала: „Пардон за разочарование, но принцессы всегда клюют на это".
Элинор молчала. Она вспомнила, как тщательно ткала она причудливую романтическую паутину, которой окутывала свою жизнь с Билли. Наконец она снова заговорила – тихо и медленно:
– Разве такое уж преступление – дать возможность несчастной или униженной женщине хоть на несколько часов забыть о том, с чем она вынуждена безропотно мириться, может быть, всю свою жизнь?
Она искренне верила, что ее романы дают читательницам возможность уйти от серой обыденности, неуверенности и тревог, от разочарований и тяжкой, нудной работы, от бедности и горя и, уж конечно, от тоскливой рутины повседневной жизни, в которой нет и намека на перемены к лучшему.
Клер вздохнула:
– Ты не должна была внушать женщинам, что в один прекрасный день вся их жизнь изменится неким чудесным образом, как в твоих романах. Ты заставляешь их верить в романтическую дребедень, вместо того чтобы учить их смотреть в лицо действительности. – Она говорила уже на повышенных тонах. – А в результате очень трудно им приходится, когда они сталкиваются с реальными проблемами, которые ставит перед ними жизнь.
– Клер, ты слишком возбуждена, – еле слышно выговорила Элинор.
Только тут Клер заметила руки бабушки, судорожно вцепившиеся в простыни. Вот что скрывалось за ее спокойствием. Давая выход собственной боли, Клер забыла, что разговаривает с очень больной, старой женщиной.
– Прости меня, Ба! Я не собиралась говорить сегодня на эту тему. Но ты же знаешь, что я так думала всегда. И это не значит, что я не люблю тебя.
Но Элинор не собиралась сдаваться. В ее почти беззвучном шепоте была непоколебимая убежденность, когда она сказала:
– Мои, как ты их называешь, романтические истории помогли вам, всем троим, достигнуть жизни, не отягощенной заботами о хлебе насущном, – такой, накую я, увы, не сумела дать вашему отцу. – Она сделала маленькую паузу и ждала, что Клер начнет просить прощения. Но… после нескольких мгновений неловкого обоюдного молчания Элинор заговорила снова – на сей раз твердо и упрямо: – Значит, ты считаешь, что труд всей моей жизни ничего не стоит. Но тогда ты и не
Клер сделала над собой усилие, чтобы говорить ровно и мягко:
– Ба, я вовсе не считаю, что труд всей твоей жизни ничего не стоит. И я не хочу даже говорить ни о каких деньгах. Это не имеет значения, Ба…
– Ты просишь извинения или нет? – голос Элинор дрожал. Ей показалось, что старшая внучка хочет отмахнуться от всего, что она сделала для нее, но на самом деле Клер собиралась сказать, что сейчас важнее всего бабушкино здоровье.
В спальню из библиотеки решительно вошла Шушу:
– Твои десять минут истекли полчаса назад, Клер. А знай я, что разговор пойдет на повышенных тонах, вообще не пустила бы тебя сюда.
Взбешенной Клер оставалось только хлопнуть дверью.
Вернувшись к себе, она позвонила в Ниццу, в агентство Кука, и заказала билеты до Лондона. В Лос-Анджелес она не вернется, но и здесь не останется. Она заберет Джоша и Кэти и уедет в Лондон, в удобный, уютный Лондон, где у нее так много друзей и где она сумеет решить, что делать дальше со своей жизнью.
Миранда, в зеленом бикини, загорала на южной террасе. Она, прислушивалась, как слабые волны пошлепывали о скалы, и снова и снова с грустью вспоминала о своем разрыве с Энгусом. Как ни крути, она должна сознаться, что чувство к нему все еще живо в ее душе.
Хотя за последнее время она позволила себе встречаться с двумя-тремя знакомыми мужчинами – наиболее приятными из тех, кто оказывал ей внимание. Но всякий раз, когда дело доходило до стадии объятий и бурного дыхания, Миранда ощущала, что ей неприятны слишком интимные прикосновения человека, который ей не особо знаком. Ей было хорошо и спокойно только с Энгусом: он один не пытался при первой возможности затащить ее в постель.
Тремя неделями раньше, когда секретарша неожиданно сообщила ей по внутренней связи, что на третьей линии ждет ответа мистер Энгус Мак-Лейн, у Миранды захолонуло сердце. С готовностью и замирающей от счастья душой она согласилась встретиться с ним за ленчем в „Рулз", его любимом ресторане. Она надеялась, что Энгус так же, как и она, жаждет возобновить их былые отношения.
Интерьер „Рулз" напоминал библиотеку викторианских времен. В нем пахло дорогим виски и старой кожей. Миранда и Энгус сидели в маленьком, обитом алым бархатом кабинете, похожем на купе старинного железнодорожного вагона первого класса, и официант, словно сошедший со страниц Диккенса, с перекинутой через руку салфеткой, давал им рекомендации, скорее доброжелательные, чем тактичные:
– Я не советовал бы вам сегодня заказывать тюрбо, хотя лососина у нас нынче неплоха.
Они заказали вишисуаз, морского окуня со свежим горошком, а на десерт – замороженное абрикосовое суфле.
Угловатое, такое дорогое для Миранды лицо Энгуса отнюдь не выражало ничего похожего на неугасшую любовь. Он говорил с ней о каких-то незначительных вещах, безупречно уважительно, абсолютно корректно и словно бы отстраненно, лишь изредка подчеркивая сказанное движением светлых бровей. Так он мог бы говорить со своей тетушкой… или с партнером по бизнесу.