Кровные узы
Шрифт:
— Две.
— Вы полагаете, что имеете дело с правщиком ножниц? Мне приносили свои мечи пасынки, и до сих пор приносят гвардейцы принца. После того, как эта вещица побывает в моих руках, она сможет отрезать одну мысль от другой. Разумеется, предположив, что после этого вы не станете пробовать ее о столы в «Единороге».
Ее слова произвели впечатление на мужчину; все это Мрига прочла по лезвию, хотя оно и не было таким красноречивым, какой обычно бывает сталь.
— Три с половиной, потому что вы мне приглянулись. Но не меньше.
Молодой человек слегка поморщился, несколько испортив произведенное впечатление.
— Ну хорошо, сделай темным. Сколько это займет времени?
— Полчаса.
Опустив голову, молодой мужчина нырнул в густевшую толпу. Рахи произнес что-то, не прибегая к крику, и его слова затерялись в нарастающем гомоне людей, громко нахваливающих рыбу, одежду и золу для стирки.
— Что?
— Тебе когда-нибудь приходилось демонстрировать твое другое искусство? — просопел Рахи ей в ухо.
Мрига улыбнулась. Сивени, которой так долго не молились смертные, начала терять свои атрибуты. И дела обстояли так, что один из них — мастерство общения с острыми предметами — перешел границу, отделяющую богов от смертных, и достался по назначению: Мриге.
— Не лично, — сказала она. — Последний раз нож сделал это сам собой. Просто совершенно неожиданно потерял равновесие… выпал из руки воровки и попал ей прямо в… ну, в общем, попал. Слух об этом разнесся. Теперь таких трудностей больше нет.
Снова появился со своей тележкой Ярк-сукновал. В бочках плескалось.
— Последняя возможность! — сказал он.
— Кастрюли! — закричал Рахи через голову Мриги. — Кастрюли! Покупайте кастрюли! Вы, сударыня! Даже рыб… извините, даже бейсибке нужны кастрюли!
Мрига закатила глаза, а потом принялась точить меч.
Когда Молин Факельщик сделал достоянием гласности то, что собирается завершить строительство стен вокруг Санктуария, шум радости от появления новых рабочих мест был почти таким же громким, как фейерверк Буревестника. Разумеется, были и более тихие пересуды по поводу того, что на этот раз замыслил старый лис. Некоторые осмеливались заявлять, что эта внезапная деятельность на благо империи связана не столько с желанием сохранить Санктуарий для имперских войск, сколько с тем, чтобы охранить его от них. Однажды, в не столь отдаленном будущем, когда торговля в Санктуарий наладится, когда в городе будет достаточно золота и вновь окрепнут его боги… можно будет захлопнуть ворота, и Молин, стоя на стене, посмеется в лицо императору…
Разумеется, те, кто вел такие речи, делали это шепотом, за запертыми дверьми. Не прибегавшие к подобным предосторожностям лишались языков. Молин не беспокоился по таким пустякам, этим занимались его шпионы. У него и так было много дел, требовавших его личного участия. Надо было умиротворять новое божество, помогать прежним богам закончить свое существование, управлять Кадакитисом и (в другом ключе) бейсой. А также была еще стена.
Организация и руководство строительством сами по себе отнимали много сил. Сначала проекты, по поводу которых много недель велись споры, один, другой, третий и снова первый; затем заказ камня, добыча его в каменоломнях; наем огромного количества людей для перевозки тяжестей, других — для обработки грубых глыб, придания им нужной формы и размера. Надсмотрщики, каменщики, плотники, маркитанты, соглядатаи, обеспечивающие работу системы… Деньги, к счастью, не были проблемой, но время… Все может пойти наперекосяк, — эта мысль не выходила у Молина из головы. Мысленного представления о том, чем станет стена при успешном исходе дел — защитой от ветров и от империи, возможностью власти для него самого и тех, кого он выберет разделить ее с ним, — едва хватало, чтобы выдержать убийственное напряжение. Молин пользовался любой помощью, какую только мог найти, и без зазрения совести выжимал из людей последние соки.
У него не было никаких проблем с совестью и в то утро несколько месяцев назад, когда закладывались первые камни вдоль южного периметра стены и возникли сложности с котлованом под фундамент, вырытым слишком глубоким и неровным. На глыбе необработанного северного гранита были развернуты чертежи, и Молин в разговоре с зодчими мягким голосом ясно давал понять, что, если в ближайшее время все не будет исправлено, те могут считать себя покойниками. В середине этой тихой речи Молин вдруг почувствовал, что кто-то заглядывает ему через плечо. Он не шелохнулся. Этот кто-то фыркнул. Затем изящная рука ткнула поверх его плеча в главного зодчего и чей-то голос произнес:
— Вот здесь вы не правы. На этом подъеме земля будет подвержена оседанию; это нарушит все ваши определения уровней. Все еще можно спасти, если использовать большое количество бетона. Но надо действовать быстро, а не стоять разинув рты. Земля высыхает, и скоро всего бетона города не хватит, чтобы сдержать ее. И не забудьте положить в бетон побольше песку.
Обернувшись, Молин увидел нечто нелепое и смешное. Это была высокая молодая женщина не старше двадцати пяти лет, с холодными правильными чертами лица и длинными черными волосами, в высшей степени странном балахоне из белой льняной ткани в складку, с наброшенной на плечи овечьей шкурой. Жрец с недовольством и изумлением смотрел на женщину, но та не обращала на него внимания, это также было нелепым: никто не смел не обращать на него внимания. Женщина разглядывала чертежи с таким видом, словно те были нарисованы щепкой на песке.
— Кто разработал эту дурацкую груду камней? — спросила она. — Она развалится после первого же неприятельского натиска.
Стоявший рядом с Молином главный зодчий покраснел от ярости и начал переминаться с ноги на ногу, словно его прихватил приступ подагры. Окинув взглядом сероглазую женщину, Молин тем же зловещим тихим голосом, которым разговаривал с зодчим, спросил:
— Ты сможешь сделать лучше?
Женщина вскинула брови, изобразив высшую степень презрения, какую только видел Молин.
— Конечно.
— Если ты не сдержишь слово, — утвердительно сказал жрец, — тебе известно, что произойдет.
Женщина взглянула на него так, что всем стало ясно: его угрозы забавляют ее.
— Пергамент, пожалуйста, — сказала она, сбрасывая чертежи на землю и усаживаясь на глыбу с видом царицы, ожидающей, когда ей принесут письменные принадлежности. — И вам следует прямо сейчас позаботиться о бетоне, пока земля не высохла. Эту часть вашей стены я сохраню. Ты… — ткнула она в одного из зодчих, — пошлешь кого-нибудь к крупнейшему стеклодуву города, чтобы забрать у него весь бой.
— Бой?
— Битое стекло. Хорошенько его покрошите. Оно пойдет в бетон… Для чего?! Вы хотите, чтобы крысы и кролики рыли под вашей стеной подкопы? Оставляли дыры, в которые люди смогут налить кислоту или что-нибудь похуже? Ну-ну!
Зодчий, к которому она обратилась, обернулся к Молину за позволением, а затем поспешил прочь. Жрец повернулся к женщине, намереваясь что-то сказать ей, но уже принесли пергамент и серебряное стило, и она с поразительной быстротой принялась чертить по гладкой поверхности кожи, без линейки выводя совершенно прямые линии, без приспособлений — идеальные окружности. Молину пришлось приложить усилие, чтобы сдержать в своем голосе издевательские нотки.