Кровожадные сказки
Шрифт:
Раздался взрыв аплодисментов. Малацци ответил на вопросы и уступил место за пюпитром Филиппу, молодому человеку с апостольской бородкой. Он вернулся из Индии, куда поспешил, чтобы полюбоваться гигантским черным приливом, случившимся из-за столкновения двух нефтяных танкеров в Оманском море. Филипп во всех деталях изложил обстоятельства столкновения и описал случившийся на большем из двух судов пожар. Зрелище, по его словам, было апокалиптическое: за танкером, который буксировали в открытое море, тянулся хвост горящей нефти, небо было черным от дыма, как во время затмения. Через три дня судно дало крен, и вся нефть вылилась в воду. Филиппу повезло — он попал на борт вертолета и смог провести аэрофотосъемку. Потом он отправился на побережье между Бхаткалом и Кундапуром и лицезрел целый океан мазута, залившего все вокруг, как если бы Господу вздумалось
Погасили свет, и на экране появился первый снимок. На нем был дым, сфотографированный с борта вертолета: гигантский черный гриб производил весьма сильное впечатление. Затем пошли снимки постепенного затопления танкера и истечения нефти из цистерн в море. Члены общества восхищались увиденным, как любители живописи — грозовым небом Эль Греко. Филипп комментировал кадры, рассказывая, что испытывал, наблюдая за катастрофой. Мы увидели фотографии мазутного прилива, сделанные с побережья. Они были омерзительны, тошнотворны: нефтяные лепешки, облепившие скалы, как черно-серые нарывы, птицы, измазанные нефтью до самого клюва, местные жители, героически сгребающие нефть граблями, маленький мальчик, стоящий босыми ногами в нефти с липкой нефтяной лепешкой в руке; на его лице отвращение, он не может решить, то ли забросить ее подальше, то ли оставить на берегу. Ужасно. Возмутительно. Гулд подсел ко мне, чтобы успокоить, и прошептал: «Забудьте о морали! Катастрофа уже произошла, нашей вины в том нет, и мы не властны ничего исправить. Так что успокойте вашу больную совесть». Я постарался отогнать подступившую к горлу тошноту, а все остальные только что не урчали от удовольствия. Это выглядело очень странно: вид измазанных мазутом зверюшек, загаженных нефтью пляжей и истекающих черной жижей лишайников вызывал у них реакцию, подобную той, что большинство смертных испытывают при разглядывании порнографических журналов. Знатоки черных приливов не были банальными развратниками, они любили непристойности особого жанра. Я бы сравнил их с утонченными эротоманами, которых возбуждают только самые изысканные извращения.
Между тем я незаметно для себя тоже увлекся: ждал — и хотел, — чтобы каждая новая картинка была ужасней предыдущей, каждый следующий крупный план — крупнее предыдущего, каждое следующее нефтяное пятно — еще шире, жирнее и отвратительней, чтобы бессильные перед несчастьем люди смотрели на прилив и не знали ни как его уничтожить, ни как сдержать. Я пытался себя урезонить, старался стряхнуть наваждение. Почувствовать праведное, искреннее осуждение. Но у меня ничего не выходило: подобно автору пасквиля, который дал мне почитать Пьер Гулд (он сейчас судорожно потирал руки), я ощущал «удовлетворение, поняв, что операция, шокирующая с точки зрения морали, с эстетических позиций кажется доблестным подвигом». Калейдоскоп «нефтяных» изображений еще несколько минут мелькал на экране, потом сеанс закончился. Я чувствовал отвращение и восторг и зааплодировал вместе с любителями дегенератских искусств.
Две недели спустя, в два часа ночи, меня разбудил телефонный звонок. Это был Гулд.
— Есть! — восторженно прокричал он. — Только что объявили по радио. Огромный! В Испании! Вы должны это увидеть!
Он кратко изложил суть дела: южноафриканский танкер выбросило накануне на скалы у мыса Финистерре; нефтеналивные баки раскололись, и тысячи литров топлива высокой очистки вылились в океан. Если повезет, через день течения пригонят первые пятна к испанскому побережью; ОЗЧП немедленно организовало поездку, чтобы лицезреть катастрофу.
— Мы заедем за вами в шесть часов. Вещей берите как можно меньше, в машине будет тесно.
— В шесть? Но это совершенно невозможно!
— Позвоните своему патрону и скажите, что заболели. Вы никогда больше не увидите подобного чуда.
Он повесил трубку.
Точно в назначенный час Гулд и восемь остальных почитателей черных приливов были у моих дверей. Я предложил выпить кофе, но они отказались, поскольку времени было в обрез. Я взял сумку, «взошел на борт» микроавтобуса ОЗЧП, и мы тронулись в путь.
Путешествие вышло просто бешеное; в машине царило праздничное настроение, напомнившее мне школьные каникулы в лыжном лагере. За рулем был Пьер, сидевший рядом Филипп исполнял обязанности штурмана. Мне сунули в руки телефон, и я позвонил бригадиру: «Слег, загрипповал…» Сидевшие рядом любители черных приливов беззвучно хихикали, а когда разговор закончился, все дружно расхохотались. Вскоре мы приехали в Лилль. Каждые два часа за руль садился свежий человек. Филипп предложил спеть, чтобы скрасить монотонность окружающего пейзажа, и мы заголосили — совершенно по-гусарски, а потом устроили конкурс пародистов, блистательно выигранный Венсаном: он умопомрачительно изображал президента компании «Шелл». В Париже настал черед Эрбера вести автобус, и он посоветовал нам заткнуться и отдохнуть. Мы спали до самого Орлеана, где остановились пообедать, заправиться и сменить водителя. Каждые полчаса мы слушали выпуски новостей по радио, надеясь достичь побережья раньше нефтяного пятна.
Около шести вечера мы пересекли испанскую границу. Увидев указатели на Сан-Себастьян и Бильбао, Пьер радостно возопил: «Я уже чувствую запах мазута!» Мы остановились в Дуранго, чтобы поужинать, прикончили коржики Пьера и снова погрузились в микроавтобус: нам оставалось проехать последнюю часть пути. Все — и я в том числе — очень устали, но, сами того не сознавая, были возбуждены и жаждали добраться до цели. «Надеюсь, успеем до темноты», — прошептал Венсан. По мере приближения к побережью мои товарищи становились все молчаливей. В Буэлне в автобусе звучали лишь краткие указания штурмана да бормотание радиоприемника, который мы оставили включенным, чтобы не пропустить важную информацию. Знатоки трепетали, предвкушая одно из прекраснейших мгновений своей жизни.
Наконец, проделав путь в тысячу девятьсот километров, мы оказались у цели: перед нами был мыс Финистерре. Ночь выдалась светлая, и мы надеялись увидеть, как нефть доберется до берега. Мы не знали, где это произойдет, и минут двадцать ехали вдоль побережья в поисках полицейских, дорожных машин или групп экологов, что указало бы нам место «причаливания». Я совершенно вымотался и считал, что будет разумней найти гостиницу и отдохнуть, но знал: мои товарищи не успокоятся, пока не найдут вожделенное топливо. В два часа ночи мы заметили толпу и свет внизу, на пляже. Гулд — он сел за руль в окрестностях Муксии — вдавил в пол педаль тормоза, припарковался на обочине и с ликующим воплем помчался к морю. На дюнах собралось много народу. Мы с Венсаном на ломаном английском поинтересовались у двух шедших нам навстречу мужчин, пришла ли нефть. Они кивнули и, размахивая руками, изобразили масштаб катастрофы. Выдохшийся Гулд что-то выкрикивал, зовя нас к себе.
Наконец мы оказались на пляже. Зрелище было завораживающее. Повсюду суетились похожие на космонавтов люди в прорезиненных комбинезонах; рычали бульдозеры и грузовики с прицепами, куда лопатами закидывали собранные нефтяные «блины». Набегавшие волны несли к берегу первые пятна мазута; даже ночная темень не могла помешать нам увидеть черную липкую жижу, медленно пожиравшую золотистый песок. Мы с сосьетерами взволнованно наблюдали за происходящим, и зрелище казалось мне великолепным. Больше того — я понял, что совершенно проникся поэтическим искусством знатоков черных приливов во всей его радикальности: я видел, как все эти люди выбиваются из сил, борясь с загрязнением, я знал, что природа будет двадцать лет восстанавливаться после катастрофы, но не ощущал печали и не мучился угрызениями совести. Разве я мог сдержать разлив мазута? Две руки и добрая воля были бессильны против тысяч тонн топлива, неделями выливавшегося на побережье, которое неизбежно превратится в липкие лепешки, и люди месяцами будут очищать от них море. Следовало признать очевидное: я был не в силах спасти мыс Финистерре, но мог насладиться красотой зрелища. Я вспомнил отрывок из брошюры Гулда: «Произошло прискорбное событие — что и говорить, весьма прискорбное; но сделанного не поправить — мы, во всяком случае, тут бессильны. А посему давайте извлечем из случившегося хоть какую-то пользу; коли данное происшествие нельзя поставить на службу моральным целям, будем относиться к нему чисто эстетически — и посмотрим, не обнаружится ли в этом какой-либо смысл».
Не могу вспомнить, кто из нас рассмеялся первым, но этот смех заразил нас всех и даже вызвал слезы счастья на глазах. Я первым скинул ботинки, закатал штанины и бросился в прибой. Товарищи последовали моему примеру, и мы стали носиться по сырой нефти, как дети по свежему снегу. Помню восхитительное ощущение черно-смоляной грязи под ногами и то, как чавкали по песку липкие от нефти ступни. Пораженные нашим поведением окружающие смотрели, как мы резвимся в мерзкой жиже, бывшей прежде океаном, кричим и хихикаем, бросая вверх пропитавшиеся мазутом комья песка в надежде достать до девственно-чистой луны.