Круги на воде
Шрифт:
Женщина была голодна, мельник, беззлобно ворча, гремел в печи ухватом. В доме запахло гречневой кашей, клочья горького тумана вползли из углов и крутились над столом.
Симон открыл окна и отправился принимать подводы, считать мешки с зерном. Он думал, что глаза женщины, когда та смотрит со сна сквозь пшеничные волосы, похожи на васильки в мокром поле. Сердце его, давно обросшее бородой, каталось в груди, как еж по осеннему саду.
Когда мужчина вернулся с работы, Ангелика сидела под окном на лавке и чинила белье. Она подняла глаза, поздоровалась по-арамейски.
Полей-ка, - сказал Симон, указав пальцем сначала на кувшин, потом на белый от муки затылок. Волосы его от пыли сделались седыми, а лицо неживым. Ангелика умело вымыла ему голову и растерла плечи льняныным маслом. Она наклонилась собрать воду, он прикоснулся губами к застрявшему в ее волосах перышку. Она вздрогнула и взорвалась, как апрельская степь - травами и цветами.
Симон бежал по этой степи, как конь без узды, полз, как змея, летел, задевая маки крылом, как ястреб, и жажда гнала его дальше. Наконец, он выбился из сил, упал и напился потрескавшимися губами из бурного родника. Из синего глаза Ангелики.
Он лежал на спине, а на живот его оседала пыль, пыльца, семена и семя. Он не спал, он рассматривал свою женщину.
Она же спала очень долго. Лицо было хмурым, уши зажаты ладонями, и в животе - посторонний источник света. В утробе ее происходила тайная работа, и на коже, повторяя движения клеток, совершался настоящий театр теней: птицы, рыбы и облака сталкивались, переплетались, меняли форму, рассеивались и появлялись вновь.
Мельник понял: когда тени соприкасались, жене было больно. Губы ангелиды прыгали одна за другой, как сойки, когда внятно и беззвучно она повторяла слова из сна. Симон прикоснулся к этим губам тыльной стороной ладони, и осязание его наполнилось ударами ветра и мурашками волн.
Он лежал в темноте с открытыми глазами и думал про урожай. Ангелика долго возилась у него под мышкой и вдруг по-русски попросила воды.
Знаешь, - сказала она, когда напилась из ковша - кто-то вошел в мои сны.
Симон коснулся ее живота рукой и ответил шепотом:
Знаю. Мы согрешили, но Бог простит нам. Из моего семени вырастет плод, что мягче камня и слаще полыни. Если во сне идет дождь, - продолжила воздыхание зачатия Ангелика, - значит, родится дочка, если горит огонь - сын.
После родов она изменилась. Ее чувства обособились, и теперь она не могла различать цвета на ощупь и вкус по запаху. Она не стала хуже видеть, но зрение ее как бы сдвинулось в невидимую часть. От младенца она научилась рассматривать ветер и ловить уплотнения в нем голыми руками. Однажды утром на стене плотины она увидела отца.
На самом деле это был другой Ангел, который уже давно искал ее.
Ангелика вскрикнула. Ангел Девятого чина Мануил оглянулся. Вестник долго смотрел на нее и говорил. Глаза его сверкали между век, словно кузнечные горны, и речь крутилась над притихшей рекой, как мельничные жернова. Ангел выковывал слова и перетирал их в муку, что, смешиваясь с речной водой, запекалась в горячих ушах дочери, будто пресная лепёшка.
Мануил поведал, что, следуя за своим животом, женщина пропустила Первое Пришествие и теперь, если не отправится в Город Ангелов, не увидит Бога еще семь тысяч лет.
Ангелика вернулась в дом, поцеловала спящего Богумила, приняла поцелуй бодрствующего Симона и выбежала вон. Мануил сотворил изо льда лодку, и они уплыли вниз по реке, к морю.
Сам Архангел Гуриил крестил ее в серебряной купели, в Белом Городе. Ангелиды приняли Лику, дочь Гевила, в свою семью и каждый вечер умоляли повторить историю, которая отличалась от других, рассказанных под этими ледяными сводами лишь одним - ребенком.
Богумил тосковал по матери совсем не по-детски. Он даже не плакал, а только шептал невнятное, чем очень пугал отца. Симон продал мельницу и, казалось, жил только тем, что молился и слушал дыхание мальчика.
На самом деле, он каждое утро оставлял ребенка на глухонемую няньку и уходил в лес, где жевал стебли, по вкусу разрыв-травы искал заповедный клад, который приметил еще по весне, по первой радуге. Клад же нашел по первому снегу и по цвету осиновых листьев, что лежали в дупле, понял - меди в захоронке куда больше, чем серебра.
После Ангелики мельник разговаривал только с образами. Богумила выучила говорить ручная галка. Клад Симон разделил на две части. Одна - медная - пошла на колокол, который своим стоном должен был напоминать жене в Раю о его тоске. Из другой он устроил кормушку для Ангелов. Это было зеркало из серебра, привязанное к трем еловым шестам на манер треножника. Он предложил Вестникам мешок цветочной пыльцы, шар из воска, голову сахару и собственный палец.
Жертва принята не была, но и за кощунство Симон не был наказан. Явившись в тонком сновидении, Мануил объяснил ему, чем следует одаривать Ангелов. В конце разговора Мануил разжал кулак левой руки
оттуда вылетела красная бабочка. Ангелика возвращала мужу поцелуй.
Знаете, - сказал Симон, - чего мне все эти годы не хватало? Ее подсказок. Когда во сне меня загоняли в угол, она подсказывала на ухо, что делать, и, я, не просыпаясь, выбирался.
Ангел уже стал ветерком в паутинке, а Симон все продолжал говорить.
Богумил рос, как облако над горизонтом. От него продолжился Симонов род, в котором женщины были бесплодны, а мужчины видели в темноте и находили Север без компаса.
Сам же Симон тихо угас, запустив с последним вздохом свою бессмертную душу, похожую на голубиное яйцо, высоко в небеса. Через двести лет его гроб сам собою взошел из земли на заброшенном сельском кладбище.
Когда домовину открыли, в ней нашли неистлевшее тело мужчины шестидесяти лет. Тело пахло цветущей степью, что первыми заметили дикие пчелы, которые и позвали ко гробу людей. Имя мужчины узнать не удалось, он не был прославлен, его похоронили вторично внутри церковной ограды. Хотели было отслужить молебен святым, имена которых ведает только Бог, но заробели и ограничились литией.