Крупская
Шрифт:
8 сентября 1899 года умер в селе Ермаковском Анатолий Александрович Ванеев — один из членов руководящего ядра "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", преданный делу, честный, бескорыстный, надежный товарищ.
Хоронить его съехались друзья из окрестных сел, на маленьком сельском кладбище молча стояли они, провожая погибшего борца. Их печаль была светлой — Ванеев выполнил свой долг до конца. Они знали, что их ждут новые потери, трудности борьбы их не пугали, ведь дело, которому они поклялись служить, было воплощением вековой мечты человечества.
Все три года, проведенные в ссылке, обдумывал Владимир
В предвкушении будущих битв, массовых выступлений они и здесь, за тысячи километров от промышленных городов, были в центре общественной жизни, были вместе со всеми своими друзьями.
Торжественно отметила маленькая колония 1 Мая 1899 года. Проснулись рано, в приподнятом, радостном настроении. Все приоделись, и Елизавета Васильевна, и даже Паша, девочка, помогавшая Ульяновым по хозяйству. Пришел Проминский, чисто выбритый, в крахмальной рубашке. Втроем пошли к Оскару, а после обеда отправились в поле. Маленький коллектив — они чувствовали себя частицей миллионов борцов, мечтали дожить до того времени, когда 1 Мая будут праздновать сотни тысяч рабочих.
Тяжела была ссылка, но Ульяновы были молоды, любили друг друга, были жизнерадостны и умели брать от жизни то прекрасное, что она дает.
"…Мы ведь молодожены были, — вспоминала о том времени Надежда Константиновна, — и скрашивало это ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти. Мещанства мы терпеть не могли, мама тоже, и обывательщины не было в нашей жизни. Мы встретились с Ильичем уже как сложившиеся революционные марксисты — это наложило печать на нашу совместную жизнь и работу".
Через много лет напишет Крупская о ссылке в письме к дочери И.Ф. Арманд — Инне: "Так живо встает перед глазами то время первобытной целостности и радости существования. Все какое-то первобытное — природа — щавель, грибы, охота, коньки, — тесный, близкий круг товарищей — поездки на праздники — ровно 30 лет тому назад это было — в Минусинске плотный, тесный круг товарищей-друзей — совместные прогулки, пение, совместное какое-то наивное веселье, дома — мама, — домашнее первобытное хозяйство, полунатуральное, наша жизнь — совместная работа, одни и те же переживания, реакции: получили Бернштейна, волнуемся, негодуем и т. д…А, пожалуй, многое и осталось от того времени. То же волнение — читаю и перечитываю Владимира Ильича, многое гораздо глубже понимаю: на то же направлены мысли — на жизнь масс смотришь, которая сейчас как-то особенно буйно растет…"
Не нашлось бы в Минусинском крае человека, который не увлекался охотой. Первое время Надежда Константиновна удивлялась бесконечным разговорам про охоту, а потом увлеклась сама и в письмах к родным писала об охотничьих успехах Владимира Ильича.
Долгими зимними вечерами, когда над селом завывала метель, кутая дома в толстое снежное одеяло, в часы отдыха резал Владимир
Ссыльные играли в шахматы, когда собирались вместе, играл Владимир Ильич с Лепешинским по переписке. Надежда Константиновна шутила, что Ильич и во сне говорит либо о политических противниках, либо о шахматах.
Зимой Владимир Ильич с Энгбергом устроили каток. Маленькая Шушенка замерзала уже в октябре. Лед был прозрачный — можно было рассмотреть дно, и Оскара осенило: "Каток, расчистим каток". В письме к Анне Ильиничне Надежда Константиновна сообщала: "Володя катается отлично и даже закладывает руки в карманы своей серой куртки, как самый заправский спортсмен, Оскар катается плохо и очень неосторожно, так что падает без конца, я вовсе кататься не умею; для меня соорудили кресло, около которого я и стараюсь (впрочем, я только 2 раза каталась и делаю уже некоторые успехи), учитель ждет еще коньков. Для местной публики мы представляем даровое зрелище: дивятся на Володю, потешаются надо мной и Оскаром и немилосердно грызут орехи и кидают шелуху на наш знаменитый каток".
Дни, месяцы складывались в годы. Приближался срок окончания ссылки Владимира Ильича. Все это время полиция не оставляла их своим вниманием. Каждый день являлся к Ульяновым заседатель — местный зажиточный крестьянин — и в специальной книжке делал отметку, что поднадзорные находятся на месте. Чтобы выехать из Шушенского хотя бы на один день, приходилось просить разрешения у минусинского исправника, а тот далеко не всегда давал его. Правда, заседатель довольно спокойно смотрел на юридическую практику Владимира Ильича, но регулярно доносил исправнику, кто и когда посещал Ульяновых.
Все шло своим чередом. Как вдруг в ночь на 3 мая 1899 года нагрянули жандармы с обыском. Их встретили очень спокойно, даже Паша не показала виду, что испугалась. Началась обычная процедура — рылись везде: в кухне, в столовой, в спальне.
По старой петербургской привычке нелегальную литературу Ульяновы держали отдельно, на нижней полке шкафа. Когда жандарм подошел к нему, Владимир Ильич подставил табуретку, чтобы тому было удобнее начинать с верхней полки. Жандарм с недоумением перелистывал многочисленные статистические сборники, экономическую литературу, книги на иностранных языках. Полка за полкой, ничего опасного не было. "А тут что у вас?" — спросил один из пришедших, показывая на нижнюю полку. Оперенная мужа, Надежда Константиновна ответила: "Моя педагогическая литература, могу дать объяснения". — "Не нужно", — махнул рукой жандарм и отошел к письменному столу. Там они наконец нашли то, что искали, — письмо Владимиру Ильичу от Я.М. Ляховского из Верхоленска, где шла речь о памятнике Федосееву.
Письмо жандармы унесли с собой, хотя ничего предосудительного в нем не было. Чувствовалось, что поиск этого письма лишь предлог. До утра Ульяновы приводили в порядок комнаты. Волновались — вдруг, придравшись к случаю, увеличат срок ссылки. Это нарушило бы все планы, ведь обо всем уже договорились с товарищами.
Бежать не было смысла, так как перед отъездом за границу нужно было в России проделать большую работу, а для этого необходимо легальное положение. К счастью, срока не увеличили.