Крушение
Шрифт:
Это еще не конец, не остановка. Ехали, и перед глазами вырастали, пятились крутобокие сопки, потом завыли под напором ветров окна, казалось, приподымало сам вагон. Снег не снег: метет поземка. Не беда, конечно. Зима никому из русских не в новинку, к морозам сызмала притерпелись. При холоде жить можео, если, понятно, крыша над головой и стены греют. А тут выгрузили Верочку и таких, как она, несмышленых и оробевших девчат, в степи… Взяли котомки да узелочки, подталкивая друг дружку, сошли с вагона. Набросился ветер, поддел юбчонки, а поправить недосуг, руки мерзнут, да и стыдиться некого. Поезд дал прощальный гудок и пошел–пошел назад, все убыстряя
— Приехали! — сказал, подойдя к девушкам, пожилой человек в замасленном пиджаке и сам весь пропитанный мазутом. Улыбнулся в усы, добавил ласково: — Снегурочки. Зимовать прибыли… Будьте как дома. У нас тут скучать не придется: под музыку ложимся, под музыку встаем… — И засеменил куда–то по шпалам, только и виделась на его голове длинношерстая, кудлатая шапка.
Девчата озираются, ища глазами и не находя ни домов, ни каких–либо жилых построек. Метет, заметает в степи поземка. Снег колкий, стегает — больно лицу. Сбились они кучно, за насыпью с подветренной стороны. Приуныли враз. А Верочка встала супротив ветра, подставила к уху сложенную трубочкой ладонь и говорит:
— Подруженьки, я музыку слышу!
Где, какая почудилась ей музыка? Да это же ветер гудит в проводах.
— А я думала, музыка, — разобиженно, но с усмешкой в голосе проговорила Верочка.
Вернулся замасленный пожилой человек. Видит, у девчат кислые рожицы, и говорит:
— Эх вы, куропаточки белые. Между прочим, знаете, как живут эти самые куропаточки? Они на зиму не уходят с наших краев, к вечеру — бац в снег, зарываются — и ничего себя, надеюсь, чувствуют. Потому как утром взлетают. А вы носы повесили… Да мы сейчас в хоромы придем!
Он повел их вдоль полотна дороги. Шли, по–ребячьи, широко приподымая коленки и прыгая со шпалы на шпалу. Свернули на заметенную снегом санную дорогу. Километра три шли, пока не напали на барак. Стекла побиты, ветер треплет оторванный кровельный лист. Вломились в барак, коридор длиннющий. Холодно, но все же какая ни на есть, а над головой крыша!
— Отсюда никуда не уйдем, — шепчет подруге Верочка, та передала шепот другим, и так — от плеча к плечу…
Барак–то оказался не сплошной, поделен фанерными перегородками на комнаты. Совсем уютно, не придется гуртом ночевать. Растопили печки–времянки — по случаю приезда девчат выдали избыточно угля. Накипятили воды, умылись, а Верочка даже помыла голову, и подруга, та, что поселилась с ней, начала заплетать ей косу, приговаривая:
— У тебя не волосы — пшеничный сноп. Не знаю, что бы я дала за такие волосы!
Тем временем пожилой мужчина ходил по комнатам и подбадривал:
— Шуруй, шуруй, хохлатки. Слава богу, и женишков дождемся. Вот хлопцы добьют фашистов, сюда пожалуют. «А ну, раскрывай ворота, — скажут, — показывай, сколько тут невест уберег!» Такие свадьбы закатим. Пить–то я не сподручный, а по сему поводу чарку опрокину.
— Одной не обойдешься, — смеется Верочка. — Нас много…
— Ничего, график на свадьбы составим!
На другой день девушек привели на территорию стройки. Из–под снега торчали пахнущие нефтью и краской станки, куски металла, мешки с цементом… Четыре бетонных столба стояли, и на них — подъемный кран с громадным крюком, чем–то напоминающий бивни мамонта. Промасленный пожилой мужчина велел девушкам стать потеснее вокруг костра, сам поднялся на опрокинутую тачку, ставшую похожей на дощатую трибуну, и заговорил:
— Будем знакомы. Я ваш прораб Тюрин,
Девчонки слушали, и страшновато им делалось: это они–то, пташечки да лозинки, как зовет их Тюрин, не умеющие порой заплести себе косички, готовые плакать даже при виде нахохлившегося от мороза воробышка, теперь своими руками, на своих плечах обязаны выполнить задание Государственного Комитета Обороны. «Вот так здорово, вот так мы! Танки будем делать, громадные, как дома, чтобы они могли давить, стрелять в ненавистных фашистов, — шепчет Верочка. — Победу будем добывать и мы, девчата. По–бе–ду!»
У Верочки глаза разгорелись, дыхание занялось. Приказывайте же, что делать, где эти танки, чтобы скорее отправить их на фронт.
Промасленный Тюрин смеется: «Уж больно прытки!»
— Рыть котлованы, — говорит он.
Девушки разводят руками: котлованы? Что это такое? Зачем? Кому это нужно, рыть в мерзлом грунте, когда фронту позарез нужны танки? А прораб, опять напустив на себя важность, говорит, что гвоздь дела именно в этих ямках. Они на данном этапе — главное. Четыре столба уже стоят. Нужно поставить еще шесть. Ни больше ни меньше — шесть. Это — опорные столбы. На них, можно сказать, завод держится. Вот танк начнем собирать. Не подлезешь под него, под такую махину. На столбах подъемный кран будет висеть. Тяжелую часть, скажем мотор или корпус танка, на себе не поднимешь и не перенесешь в другой цех, а кран заденет громадину и перенесет легко, как бревнышко, и поставит куда надо.
— Вот что такое котлованы. Понимаете, синицы–голубицы, — смеется прораб Тюрин.
Белые руки тянутся к лому, к тяжелым рукояткам кирок, лопат. Чей–то вскрикнувший голос: «Обожглась, девоньки!» — и почему–то запрыгала на одной ноге, хотя у нее пристыл палец к металлу. Железо на морозе кусается, надо, оказывается, повежливее быть с ним.
Работают час, другой. До ломоты в плечах. И никто не жалуется на усталость. Только начинает пощипывать пальцы, как–то сладко пощипывает. Верочка не выдерживает, снимает зубами одну варежку, другую; пальцы не повинуются, вроде онемели. На коже появляются белые пятна. Верочка вскрикивает.
— Что у тебя? — спрашивает Тюрин.
— Пальцы… — еле выговаривает она посиневшими до дрожи губами.
— Э-э, да никак приморозила, — говорит он и берет комок снега, не спрашивая, растирает. Верочка вначале боится снега, но Тюрин говорит, что единственное спасение — обмороженные места растирать снегом, да не сильно, а то кожу сдерешь.
Верочке делается лучше. От рук идет пар. Она восхищена промасленным Тюриным, хочет его отблагодарить, но слов не находит, и он понимающе кивает: