Крушение
Шрифт:
— Оборону… оборону нужно держать. Мы их в обороне перемелем! А, как думаешь, перемелем? — оборачивался Жуков, поглядывая на полковника с. прищуром в глазах.
Шмелев, разумеется, знал, что полная победа никогда не достигается в обороне и — как ни молоти — нужно все–таки наступать, чтобы достичь решительных целей. А спросить сейчас представителя Ставки не мог, не имел права, да и настроения не было.
Он только заметил, тоже как бы убежденно и. строго:
— Конечно, сидеть будем
— - Чего?
— Наступления, товарищ генерал, — не сдержавшись, усмехнулся Николай Григорьевич.
— И долго вы намерены выжидать? — в свою очередь, допытывался Жуков. Ему не понравился сейчас в разговоре Шмелев. «У него, наверное, какая–то неприятности», г-догадывался Жуков, но спрашивать повременил.
Вам наверху виднее, — все так же рассеянно и вяло отвечал Шмелев, — Как прикажете…
— Низы должны подпирать верха. Как вы сами думаете?
Шмелев, разгорячась, проговорил:
— Думай не думай, а наступать придется. Вы же знаете крестьянскую мудрость: «День — год кормит». Упустишь момент, и немец может поправить свое шаткое положение.
Генерал армии промолчал, лишь буркнул небе под нос:
— Шаткое…
Степная дорога втянулась в растрепанный, посеченный осколками лес вдоль низинного берега Дона. У дороги, в тени одинокого ветвистого орехового дерева, сидела группа военных. Машина могла бы проскочить мимо, если бы генерал Жуков со свойственной ему наблюдательностью не заметил на головах у многих военных темные барашковые, явно не нашенские шапки.
— А это что за черные вороны! — Он чуть было не озлился: «Убрать!» — но любопытства ради велел остановиться и сам вылез из машины.
Один — рослый, в помятой шинели буроватого, цвета и в той. же черной островерхой шапке, склонив ее вместе с головою набок, — исступленно пиликал на крохотной скрипке. Другие — два красноармейца и группа человек в двадцать румынских солдат — подпевали ему на разных языках, но в лад мелодии русской «Катюши».
Дожили… — Шмелев закусил губы. — Это же братанием пахнет! — не удержался он и хотел было подбежать, чтобы оборвать их спевку.
— Погоди, — махнул ему рукою генерал. — Поперед батьки не лезь…
Завидев идущих в их сторону военных, вскочили красноармейцы. Вскочили и румынские солдаты. Все вытянули руки по швам, не смея шевельнуться. Лишь один игравший на скрипке все еще подергивал ногою в такт смолкшей песни.
— Ну что, единство на войне обрели? — спросил Жуков.
— Как видите, товарищ начальник, — ответил сержант в нашей форме. — Разница только — мы вот двое, — он указал на своего напарника, — конвоиры, а они — пленные…
— Неравный брак, — усмехнулся Шмелев.
Конвоир–сержант понял иронию в словах полковника, но ответил
— Равное или неравное — не нам судить. Важно — они сами перешли на нашу сторону. Клянут Гитлера, как и своего Антонеску, единым Словом: «Капут». И войну называют разбоем…
— На каком участке они сдались? — спросил Жуков.
— На своем, румынском.
— Где именно?
— В излучине, севернее хутора Новогригорьевского.
— Сами, добровольно?
— Не так чтоб… Мы их к этому понудили, — ответил сержант–конвоир.
— Как понудили? — не понял Жуков.
— А так… Волочилась ихняя армия аж с Трансильванских гор… Думали — ложиться за счет русских. Ан не вышло. Кишка тонка… И как почуяли дело худое — поперли к нам…
— Значит, настроены не воевать?
— Эти — да, — кивнул сержант на пленных. — А другие — кто ж их знает, чем они дышат. Вот он точнее доложит. Эй, Митря, — обратился сержант к румыну со скрипкой, — как ваша армияне хочет ли целиком сдаться?
— Больно много перехватил. Пусть лучше скажет о настроении солдат, оставшихся там, — заметил Жуков.
Румына–скрипача не нужно было, как иных пленных, тянуть за язык. Он заговорил охотно, заверяя именем короля и святой Марии, что Румыния не хотела вступать в войну с Россией, что румынская армия не сама пошла воевать, ее заставил Гитлер, и что, наконец, настроение у румынского солдата хуже, чем у слепого.
— Почему хуже, чем у слепого? — не удержался Шмелев.
— Слепого водит… Как по–вашему… Глаза, глаза имеет?
— Поводырь.
Румын закивал.
— У нас нет умный поводырь, — сказал он.
— У вас был бесноватый поводырь — Гитлер, — усмешливо заметил Шмелев.
— Гитлер — капут! — чуть ли не в один голос провозгласили пленные.
— Как же поступить с вашей армией, что на это скажете? — спросил Жуков и, видя по лицу, что румын не понял вопроса, добавил:
— Ну, как вам проще… Что надо делать с румынскими войсками, которые залезли слишком далеко и как оккупанты? Погнать назад? Уничтожить? Или?..
Румын–скрипач, трудно подбирая слова, порой даже по–немецки, говорил:
— Не–не уничтожать… Недобро… Пук–пук. Цурюк… Туда назад, Букурешти, — махнул он рукою на запад.
— Нет, так не пойдет, — Возразил ему Жуков. — Вашу армию нужно проучить, а правителей наказать, чтобы разбоем не занимались.
— Я у него пытал, как с ними поступать, — заговорил вместо румына сержант–конвоир. — И понял так: подтолкнуть нужно, и румынский фронт затрещит…
Жуков помолчал раздумчиво. И также раздумчиво, но в душе чему–то довольный — это видно было по его смеющимся глазам — отошел. Вслед ему румын начал пиликать на скрипке.