Крушение
Шрифт:
Злые, лишенные мысли глаза Кейтеля ненатурально заулыбались. Он расчувствовался, порывисто взбросил кверху руку — хайль Гитлер! — после чего, как это и случалось не раз, из уст Кейтеля лился поток хвалебных слов, но Гитлер, зная привязанность фельдмаршала, не хотел ставить его в положение откровенного лакея. Он лишь кивнул в знак признательности, откинув за спину руки.
— Мой фюрер, — не удержался, однако, от похвал Кейтель. — Ваша идея — наступать через Иран к Персидскому заливу — очень перспективная. Дайте приказ, и все будет сделано по вашему велению.
— Я уже отдал распоряжение Герингу, — отвечал Гитлер, — стягивать специальные нефтяные
— В свою очередь, я прикажу клеить персидские карты, — выдохнул Кейтель, и, спросив соизволения, фельдмаршал удалился.
Гитлер теперь не чувствовал себя в одиночестве. И не потому, что к нему на фронт приехала любовница Ева Браун. Она провела лето на курорте в Вис—Бадене и выглядела удивительно свежей, с каштаново–шершавыми от загара плечами. В первый день, как приехала, Ева выпытала у кого–то, кажется у дышащего здоровьем подполковника, коменданта ставки, что фюрер бьется, не в силах приручить горную серну. Она вошла в вольер, и худая, с выпученными глазами дикарка начала брать пищу у нее с ладони.
— Адольф, — сказала Ева наедине ему вечером, — серна, которая тебя чуждается, вовсе не лишена прелести. Она уже свыклась со мной.
Это немного обидело Гитлера. Он похмурился, заявив, что если серна не хочет от него брать пищу, то он принудит ее ходить на задних ногах и кланяться ему.
— Возможно, Адольф. Я не спорю, — ответила Ева. — Но только обращайся с ней мягче: у тебя один вид какой–то такой… не лояльный!
Игривая болтовня Евы его развеселила, он заулыбался, небрежно разметав на спинке дивана длинные руки.
Да, Гитлер вовсе не был одинок, как раньше, особенно после битвы за Москву, когда немецкие рубежи затрещали по всем швам. Ныне вернулась к нему фортуна.
Все были без ума от него, все боготворили. Свита адъютантов и секретарей ластилась к фюреру потому, что это было у них в крови; офицеры и генералы ставки старались чаще попадаться ему на глаза ради новых чинов, званий и наград; командующие, приезжающие с фронтов, чаяли то же самое, с той лишь разницей, что не могли каждодневно бывать на виду у фюрера, но всякий раз ждали от него поощрительных телеграмм и приказов…
Даже Франц Гальдер, которого фюрер перестал признавать за начальника генерального штаба, и тот в ликующие дни побед лета сорок второго года вернул к себе утраченное доверие. Теперь он свободно входил в кабинет фюрера каждый день в полдень на совещание, делал доклад о текущем положении на фронте, и не случалось, чтобы Гитлер оборвал его и пришел в бешенство, как раньше.
После очередного доклада Гальдер, улучив момент, намекнул фюреру, что следовало бы возродить и на фронте истинно прусскую традицию — отмечать даты поступления на армейскую службу полководцев. Гитлер вначале поморщился, презирая в душе старых генералов, выходцев из прусских юнкерских семей, но тут же спросил:
— Кому это понадобилось справлять именины?
Гальдер помялся и сказал, что ему самому исполняется сорок лет военной службы.
— Никто в империи не останется в обиде, если во всем и всегда будет исполнять мою волю, — заметил Гитлер и тут же разразился монологом, в котором трудно сказать, чего было больше: ругани по адресу старых службистов–фельдмаршалов или похвалы. Притихший и враз как–то обмякший Гальдер уже не рад был, что затеял этот разговор. Под конец Гитлер заявил, что его юбилей, конечно, нужно отметить и он,
По этому случаю Гальдер в одиннадцатом томе своих утомительно–длинных дневников записал то, что произошло 14 июля 1942 года. Этот день, ничем не примечательный для других, был вдвойне событийным для педантичного генерал–полковника Гальдера. Во–первых, на стол ему положили сводку потерь за время войны на Восточном фронте, и по сему неприятному поводу (надо же — в день юбилея омрачают!) он скрепя сердце занес в дневник:
«Потери: 22.6.41 – 10.7.42 на Востоке.
Ранено: 29 275 офицеров, 988 410 унтер–офицеров и рядовых.
Убито: 10 496 офицеров, 272 278 унтер–офицеров и рядовых.
Пропало без вести: 918 офицеров, 61 459 унтер–офицеров и рядовых.
Всего: 40 659 офицеров, 1 322147 унтер–офицеров и рядовых.
Общие потери (без больных) составили 1 362 836 человек, или 42,59% от средней наличной численности в 3,2 миллиона».
Во–вторых (этот день все–таки праздник для Гальдера!), он, нисколько не смущаясь, что причастен к страшным потерям, записал:
«Празднование 40–летнего юбилея моей службы в армии: 09.15 — поздравления от подчиненного штаба, 10.00 — поздравления от начальников отделов. В заключение подполковник Зеелигер передал небольшой портрет Фридриха Великого от фельдмаршала фон Браухича. 16.30 — посещение фюрера. Затем генерал Тальвела передал поздравления от Маннергейма, генерал артиллерии Бранд передал маленькую пушку как подарок от моего рода войск. Вечером прием в фольварке с холодным ужином. Обращение с поздравлением генерала Якоба. Фюрер передал мне свой портрет в серебряной раме. Саперы преподнесли картину (в масле) «Наступление на о. Эзель», от штаба оперативного руководства мне подарили серебряный поднос, поздравительные адреса от моей прежней 7–й дивизии, приславшей своего начальника отдела личного состава, от отдела иностранных армий Запада, от саперов, затем альбом иллюстраций битвы за Харьков от генерала Паулюса. Поздравительные телеграммы от короля Бориса, от командующих группами армий и армиями, от многочисленных начальников штаба и командиров корпусов, далее от имперских министров и от других служебных инстанций».
Вот уж эта слабость честолюбивых натур! Не гнушаются даже свой юбилей превращать в выгоду и при всяком удобном случае готовы выжимать славу, как сок из апельсиновой корки.
Франц Гальдер был весьма доволен, что в сорокалетие военного поприща (все–таки уже на склоне лет!) он достиг сравнения с Фридрихом Великим (иначе бы зачем же преподносить его портрет). И — что особенно отрадно — Адольф Гитлер подарил ему личный портрет в серебряной раме, который с тех пор и висит в кабинете над головой Гальдера.
И все–таки трещина, которая разъединяла Гитлера и генштаб сухопутных войск, расширялась, и Гальдер смутно предчувствовал, что шумные победы приходят к концу и между ним и фюрером рано или поздно обнажится пропасть.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Проведя ночь в шумном и жарком Тегеране, чуть свет 12 августа переоборудованный военный самолет «коммандо», управляемый американским пилотом, вылетел в Москву. На борту кроме американского представителя Гарримана сидел очень важный и очень тучный пассажир — премьер–министр Уинстон Черчилль. Его сопровождали два советских офицера. В другом самолете летели начальник имперского генерального штаба генерал Уэйвелл, маршал авиации Теддер и сэр Александр Кадоган.