Крутая волна
Шрифт:
Вскоре, однако, и Васькина мельница заработала, ибо сам Васька куда-то. исчез — не то к Колчаку убежал, не то к казакам. Перед этим обкормил зерном всю скотину, чтобы никому не досталась. Даже детям не оставил ни коровенки, ни овцы, удивлялись еще, как дом не спалил. Изо всей живности только кобеля и оставил, спустив его с цепи. Из-за этого кобеля потом долго не могли подступиться к дому, пока Акулина не посадила его на цепь.
— Раз дом не спалил, значит, надеется вернуться, — сделал вывод Егор.
Вывод-то сделал правильный, а сам не поостерегся.
Васька вернулся ровно через три недели, под вечер. Пастух, гнавший в деревню стадо, видел, как он задами пробирался к дому. Вскоре об этом уже знала вся деревня, мельницу опять закрыли, будто и не пользовались отсутствием хозяина. Но Васька в этот вечер на мельницу не пошел, даже света в доме не зажигал, должно быть, отсыпался после скитаний.
Егор собрался идти к Акулине за сверлом, за- чем-то оно ему понадобилось. Накануне Петр взял у него весь инструмент, хотел починить избенку, да так и не успел — опять уехал в город: через Федора Пашнина ему передали, что в городе формируются рабочие отряды для отпора армии Колчака и Петру велено там быть.
— Не ходил бы ты, тятя, на ночь глядя, — предупредила Нюрка. — Темень-то вон какая густая, хоть глаза выколи.
Ночь и в самом деле выдалась темная, с ясными крупными звездами.
— Старый-то месяц бог на звезды искрошил, — сказала Степанида. — Дак ты, Егор, гостинцев ка ких ребятишкам захвати. Яичек хотела послать, да, боюсь, в темноте раскокашь. Возьми-ка шанежек, вон в пестере лежат. Пестерь-то возверни.
Нюрка только рукой махнула:
— Разве их. переспоришь, оне, как столбы, упрямые, — и стала покрывать пестерь чистой скатеркой, — порода едака наша, Шумовска.
Ирина, привыкшая в этом доме к шуткам, вспомнила некрасовское:
— «Мужик, что бык. Втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттуда не выбьешь. Упираются, всяк на своем стоит».
— Во — во, — подтвердила Нюрка. — Стишки-то про нас придуманные: хоть кол на голове теши.
Егор, забрав пестерь, ушел, после этого все угомонились; даже Настин второй ребенок не пискнул, сыто отвалившись от материнской груди; Ирина, измотанная непривычной для нее оглушающей работой с жерновами, мгновенно провалилась в сон, как в глубокий глухой колодец, и вытащил ее оттуда встревоженный шепот Нюрки:
— Слышь-ка, кто-то стрельнул в том конце. Как раз возле Федосеевниной избы. — Нашарила в темноте платьишко, надернула его, постояла, прислушиваясь, и с сомнением спросила: —А может, поблазнилось?
Ирина ничего не слышала, но, вспомнив, как ранили Петра, предложила:
— Пойдем посмотрим.
Едва вышли они за ворота, как с того краю, где стояла избенка Федосеевны, послышался истошный, похожий на волчий вой крик:
— Карау — ул, уби — и-ли!
— Акулина орет! — определила сразу Нюрка и припустилась бежать, угадывая в темноте каждую ямку и поворот.
Ирина дважды падала, больно рассадила колено и, когда добралась до самайной избенки Федосеевны, увидела в проеме двери, означенном колышущимся светом керосиновой без стекла лампы, силуэты Акулины и Нюрки. Они кого-то осторожно втаскивали, и, лишь войдя в избу, Ирина увидела распростертого на полу Егора, отодвинула причитающую над ним Нюрку, взяла его руку, нащупала пульс.
— Жив еще. — Начала осторожно ощупывать, чтобы узнать, куда его ранило.
Егор застонал, открыл глаза. А Ирина уже разорвала на нем рубаху и распорядилась:
— Воды! Желательно кипяченой. Ты, Нюрка, сбегай домой, принеси мою сумку, только побыстрей.
Нюрка выскочила из избы, Акулина дала воды в ковшике, чистую тряпицу, Ирина стала обмывать рану на шее Егора. Прибежала Нюрка, за ней Степанида, тоже запричитала, за ней Настя, еще кто-то, но Ирина велела всем, кроме Акулины, выйти из избы.
Рана была сквозной, не столь уж опасной, как показалось поначалу. Пуля лишь чиркнула по шее и пробила ухо — оттого и крови так много. Но это не успокоило Ирину, она не знала, что могла повредить пуля в шее, и, когда Егор пришел в себя и попытался сесть, удержала его:
— Осторожно! Лежите тихо и молчите, вам нельзя говорить.
Смазав йодом ухо и шею и перевязав их, Ирина стала осторожно подсовывать под голову Егора подушку, но он отстранил ее и сел:
— Да будет вам. Завязали, и ладно, заживет как на собаке.
— Молчите, вам нельзя говорить! — умоляла Ирина, опасаясь, как бы не было кровоизлияния внутрь. — Соленого во рту не чувствуете?
— Нет. — Егор осторожно повернул голову в одну сторону, в другую. — Щиплет, когда ворочаю. Чего они все сбежались? — показал взглядом на окно.
За стеклом — расплющенные испуганные лица, в приоткрытой двери тоже лица в несколько этажей. Наверное, бегая за сумкой, Нюрка успела оповестить родню, и сейчас сюда сбежалась чуть ли не вся деревня.
— Васькиных рук дело, — убежденно сказала Нюрка, протискиваясь в избу. — Петру эта пуля была назначена, а угодила в тебя. Недаром я но- чесь мизгиря во сне видела, ко слезам, значит.
— Я ему, ироду, покажу! — засобиралась Акулина. Ее стали отговаривать идти к Ваське, она настаивала, и с ней отрядили четверых мужиков с ружьями.
Ирина и Степанида остались с Егором, другие двинулись к дому мельника: впереди Акулина, за ней мужики с ружьями, потом, на почтительном расстоянии, — остальные. Но в доме Ваську не нашли, и вскоре все разошлись по своим избам. Однако мало кто уснул в эту ночь в Шумовке: укрепив запоры на дверях, сидели в темноте, шепотом обсуждали происшествие и прислушивались к каждому шороху.
Утром опять искали Ваську, вершие мужики пб двое обшарили окрестности — Васькин след давно простыл.