Крутая волна
Шрифт:
Петр оттолкнул его и опять стал в кого-то целиться. Но не выстрелил, опустил револьвер, выглянул за дверь, тотчас захлопнул ее и закрыл на задвижку. В коридоре послышался тяжелый топот, кто-то с лязгом и грохотом открыл дверь со седнего купе, и оттуда донесся визг, — наверное, это визжала севшая в Пензе монашка. «Хорошо, что не к нам села, — отметила про себя Ирина. — Учитель-то еще в Самаре сошел, место было свободное».
Вот кто-то дернул дверь их купе, она не поддалась, тогда в нее ударили чем-то тяжелым, должно быть, прикладом. Петр выстрелил через дверь, то ли промахнулся, то ли пуля его револьвера была на излете и никого не задела, но за дверью установилась вдруг такая тишина, что стало слышно, как под лавкой шепчет старик:
— Господи, пронеси. Не дай загубить душу невинную!
Потом кто-то из коридора звонко и строго спросил:
— Эй, чего вы тут валандаетесь?
— Да вот, стреляет тут один из четвертого купе, — ответил ему хриплый голос.
— А вы-то почему не стреляете?
— Не способно нам стрелять, не развернешь винтовку впоперек-то, из ее только вдоль коридора и можно палить.
— А ну, давай к окну!
Опять послышался удаляющийся топот, Петр перекинулся к окну и осторожно выглянул из-за стенки. По нему тотчас кто-то выстрелил, пуля гулко впилась в верхнюю полку, полетели щепки. — Петр тоже выстрелил, но, кажется, опять промазал.
Четвертый выстрел он не успел сделать: дверь купе вдруг с грохотом упала, и двое или трое человек бросились на него, выбили револьвер, быстро скрутили и поволокли из купе. Наверное, Ирину и старика они даже и не заметили бы, но упавшей в купе дверью ей придавило руку, на дверь еще кто-то встал, сделалось нестерпимо больно, и Ирина вскрикнула.
— Гляди — ко, тут еще кто-то есть. А ну вылазь!
Первым из-под лавки вылез старик, торопливо, опасаясь, что его не дослушают, начал пояснять:
— Я тут вовсе ни при чем, я сам уговаривал его не стрелять, спросите его. — Он указал на Петра, которого держали за руки двое мужчин.
— Уговаривал? — коротко спросил Петра третий — обладатель звонкого голоса, должно быть старший среди них, высокий парень лет двадцати пяти с рыжим чубом, выбившимся из-под кепки.
— Он действительно уговаривал, — подтвердил Петр.
— А баба чья? — спросил рыжий, кивая на все еще лежавшую под дверью Ирину, отодвинул дверь и помог Ирине подняться с пола.
— Его баба, его, — услужливо поторопился доложить старик.
— Бабу тоже забрать, — приказал кому-то рыжий, и тотчас из-за проема двери вывернулся еще один мужик и вытолкнул Ирину из купе.
— Дайте хотя бы собрать вещи, — попросила рыжего Ирина.
— Вряд ли теперь они тебе понадобятся. И эти-то лишние. — Парень рванул на ней кофту.
— Мерзавец! — крикнула Ирина, вырываясь из рук державшего ее мужика. — Скотина!
Тут откуДа-то из толчеи вынырнул тот самый мужичок с котомкой, которого посадили в Уфе, и стал просить рыжего:
— Сделай милость, ослобони ее, она женщина душевная, уговорила меня без билету взять. Хри- стом — богом прошу. Зачем хорошего человека заби- жать?
Рыжий окинул мужичка недоуменно — презрительным взглядом и усмехнулся:
— Что хороша — и без тебя вижу. Да ты-то тут причем, воробей эдакий? Чего ты тут расчирикался? Али заодно с этим? — кивнул на Петра.
— Дак ведь все мы люди, все человеки…
— Ладно, некогда тут выяснять, что ты есть за человек, потом разберемся. Прихватите-ка и его, ребята!
Всех троих — Ирину, Петра и мужичка — бросили в бричку и повезли к темневшему километрах в полутора от дороги лесу. Следом ехало человек десять всадников во главе с рыжим парнем, потом— другая бричка, доверху наполненная чемоданами, сумками и узлами, замыкали кавалькаду еще человек двадцать всадников. Они то и дело оглядывались, наверное, опасались преследования, но их никто не преследовал; паровоз, испуганно: вскрикнув и окутавшись паром, медленно потащил состав дальше, и вскоре за поворотом скрылся последний вагон, густое облако дыма долго еще висело над насыпью.
— Я не знаю, куда нас везут, но догадываюсь, с кем мы имеем дело. Вон с тем рыжим мы уже однажды встречались, — зашептал Петр. — Будет лучше, если ты скажешь, что мы незнакомы, просто случайные попутчики.
Только сейчас Петр узнал в рыжем парне того самого уголовника по кличке Туз, который подавал ему воду в тюремном лазарете. Поэтому Петр ничуть не удивился, когда в лесной избушке увидел и Хлюста. Он был все таким же тощим и черным, к багровому шраму на лбу прибавился еще один, но уже белый, шрам на щеке, наверное, от сабли, да еще во рту игриво посверкивал золотой зуб.
— А, крестничек! — сразу узнал Петра и Хлюст. — Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком… Да ты садись, гостем будешь. — Хлюст подал Петру табуретку и вопросительно посмотрел на Туза.
— Он Федьку Малину насмерть пришил. Вот… — Туз положил на стол револьвер Петра.
Хлюст взял револьвер, подкинул его на ладони, повертел барабан, считая оставшиеся патроны, и неожиданно протянул его Петру:
— Возьми свою игрушку и больше ею не балуйся.
— А не боишься, что я и тебя могу, как Федьку? — усмехнулся Петр, принимая револьвер.
— Неужели можешь и меня? Старого друга, товарища по борьбе с эксплуататорами, делившего с тобой тюремную бурду и грусть заточения? — с наигранным огорчением спросил Хлюст.
Петр исподлобья глянул на него и твердо сказал:
— Могу. Потому что никакой ты не товарищ, а как был бандитом, так им и остался.
— Ах ты, гад! — двинулся на Петра Туз, но Хлюст отстранил его: