Крутая волна
Шрифт:
— А рабочие? — спросил Заикин.
— Что рабочие? Они. тут сбоку припека…
В это время в офицерском коридоре послышались чьи-то шаги, и Колчанов поспешил выйти из тамбура. Он пожалел, что ему не удалось узнать, чем кончится этот разговор, хотя и был уверен, что Заикин вряд ли переубедит Клямина. Но офицера поразило то, что степенный, рассудительный и старательный матрос Клямин тоже против царя. Его идея другого, мужицкого, царя, конечно, наивна, но есть в ней и что-то трогательное. «Нет, Стрельников не прав, отрицая брожение умов. Если уж в голове Клямина созрело убеждение, что царя надо скинуть, значит, так думают многие, и их теперь не удержишь. Скинут. Потому, что Клямины — это почти вся Россия. И уж они- то думают не от скуки. А их наивную веру в мужицкого царя развеять не так уж трудно. Интересно, сможет ли это сделать Заикин?»
Теперь Колчанов стал чаще присматриваться к Клямину, стараясь заметить какие-либо при знаки изменения его убеждений. Но в поведении матроса ничего не изменилось, он по — прежнему старательно, даже как-то истово нес службу, был так же спокоен и рассудителен. И Колчанов уже готов был поверить, что Заикину не удалось пошатнуть убеждения Клямина, когда произошел случай, заставивший в этом основательно усомниться.
В связи с переходом миноносцев в Рогокюль питание на кораблях заметно ухудшилось из-за трудности доставки продовольствия. Матросов все чаще и чаще стали кормить одной солониной. Это вызывало недовольство в экипаже, матросы ворчали, но открыто протестовать не решались, — видимо, понимали, что идет война, а тут еще трудности со снабжением.
Как назло, в этот день разгружать катер с продуктами нарядили комендоров. Колчанов стоял у верхней площадки трапа с левого борта и наблюдал, чтобы матросы пошевеливались быстрее и не воровали продуктов. Пожалуй, его присутствие было излишним, потому что матросы всегда выполняли эту работу охотно, а воровства на корабле не замечалось.
Все началось еще на катере. Кто-то громко крикнул:
— Гли — кось, робя, капуста-то что те мыло! Должно, позапрошлогодняя.
Матросы столпились в каретке катера, зашумели:
— Одна плесень!
— Вот от этого и животами маемся!
— Швыряй ее за борт и — баста!
— А жрать что будем?
Послав в кладовую за корабельным баталером
Семкиным, ведавшим продовольственной службой, Колчанов крикнул с борта:
— Что там такое?
— Капуста порченая, вашскородь! — снизу за всех ответил Блоха.
— Несите ее сюда.
— Ее и нести-то- противно. Дух от нее плохой.
Все-таки четверо матросов подняли кадку на борт.
— Вот, поглядите. — Мамин открыл крышку, и в нос Колчанову ударил терпкий запах. Мамин зачерпнул ладонью и поднес ее к самому носу офицера: — Видите?
Колчанов брезгливо поморщился и отвернулся.
— Не глянется, ваше высокородие? — насмешливо спросил Клямин.
Колчанов не успел ответить, прибежал баталер Семкин, и все накинулись на него:
— Чем кормите?!
— Мы не собаки.
Привлеченные шумом, на верхнюю палубу стали стекаться еще матросы. Толпа густела, и шум становился тоже более густым и угрожающим. Семкин, притиснутый к фальшборту, поправил сползавшие на нос очки и вдруг пронзительно и тонко крикнул:
— Ма — ал — чать!
Толпа удивленно смолкла, а Семкин, должно быть и сам напуганный собственным криком, растерянно спросил:
— Что же это вы, братцы? — Ему никто не ответил, и он торопливо заговорил: — Я беру то, что мне дают. Все это проверено медициной, к употреблению признано годным, а мы еще кипятком ошпарим, и сойдет.
— Нет, не сойдет! — решительно возразил неведомо откуда возникший перед Семкиным машинист Степанов и толпа ‘опять загудела:
— Жри сам!
— Станут оне жрать! Для офицерьев-то вон только что телку забили. Еще теплая!
— Чего с ним толковать! Айда к командиру!
Колчанов, тоже притиснутый к борту, ловил на себе гневные взгляды и понимал, что должен что-то предпринять, но не знал, что именно.
— Тихо! — сказал он и поднял руку.
В наступившей тишине он отчетливо услышал, как Клямин сказал стоявшему рядом Шумову:
— Дуй за Николаем, а то как бы худа не было.
Шумов стал протискиваться сквозь толпу, а Колчанов заговорил:
— Очевидно, тут какое-то недоразумение, надо в этом разобраться. Но давайте разберемся спокойно, криком делу не поможешь.
Стало еще тише, но Колчанов не знал, о чем говорить дальше. Спросил Семкина:
— Сколько этой… капусты?
— Три кадки. Как раз на неделю.
Кто-то в толпе произнес со вздохом:
— За неделю она и вовсе стухнет.
Опять загудели, зашевелились, сжимаясь все теснее и подвигаясь все ближе. Колчанов опять поднял руку, но толпа на этот раз не утихала. Снова чей-то настойчивый голос предлагал:
— Чего с ними толковать? Айда, ребята, к командиру!
Ему спокойно возразили:
— Все они заодно. Что эти, что барон — одного поля ягода.
— Их бы самих заставить жраТь это, а йам телятинку!
И вдруг гул голосов начал постепенно затихать, и Колчанов увидел пробирающегося сквозь толпу Заикина. Шумов что-то на ходу говорил ему в ухо, а Заикин согласно кивал. Дойдя до кадки, он нагнулся над ней, поморщился и, распрямившись, сказал:
— Вот это угощенье! — Сказал он это весело, подмигнул толпе и так же весело спросил: — Какие есть предложения?
Матросы настороженно молчали. Потом кто-то крикнул:
— Жрать это не будем!
— Верно, не будем, — подтвердил Заикин и ткнул ладонью в другой угол толпы: — Еще что?
— Делегацию надо к барону послать.
— Так, — согласился кочегар. — А ты, Клямин, что думаешь?
— Я как и все. — Матрос переступал с ноги на ногу. Потом твердо сказал: — Исть это нельзя. Только если сообча исть откажемся, так ить бунт выйдет. В прошлом годе на «Гангуте» из-за ето- го бунтовали, а чем все кончилось?