Крутой поворот (Опасный поворот)
Шрифт:
Миссис Ноулсон не сказала, что Джона расстроен, но это было и ни к чему. Майлз знал, о чем она.
Еще раз поблагодарив ее, он направился в спальню, подхватил Джону и положил его голову себе на плечо. Мальчик не шевельнулся. Значит, очень устал. Совсем как отец.
Неужели его опять начнут одолевать кошмары?
Майлз отнес сына в дом, уложил и укрыл одеялом. Включив ночник, он уселся на кровать рядом с Джоной. В неярком свете мальчик выглядел таким беззащитным…
Майлз отвернулся к окну.
Сквозь жалюзи просвечивала
– Я знаю, кто это сделал, – прошептал он. – Но не знаю, стоит ли тебе говорить.
Мерно дышавший Джона не ответил. Веки его не дрогнули.
– Ты хочешь услышать?
Джона молчал.
Майлз вышел из спальни сына и вынул бутылку пива из холодильника. Повесил куртку в шкаф. На полу стояла коробка, в которой он держал домашнее видео. Немного поразмыслив, он отнес коробку в гостиную, поставил на журнальный столик и открыл.
Выбрал первую попавшуюся кассету, сунул в видеомагнитофон и уселся на диван.
Сначала экран оставался темным, потом изображение расплылось, но постепенно все пришло в норму. Дети сидели вокруг кухонного стола, энергично размахивая руками и болтая ногами. Родители либо стояли поблизости, либо дефилировали из кухни в гостиную и обратно. Он узнал собственный голос на записи.
Праздновали день рождения Джоны, и камера взяла его крупным планом. В тот день ему исполнялось два года. Сидя на высоком детском стульчике, он молотил ложкой по столу и широко улыбался при каждом ударе.
Тут в кадре появилась Мисси с тарелкой кексов. Кто-то зажег две свечи, и она поставила их перед Джоной. Мисси пела: «С днем рождения тебя», – а остальные родители хором подпевали. Еще минута – и детские лица и руки стали коричневыми от шоколада.
Камера снова выхватила Мисси, и Майлз услышал собственный голос, зовущий жену. Она повернулась и улыбнулась ему. Глаза были веселыми, полными жизни. Жена и мать. Влюбленная в жизнь, которую вела.
Экран почернел, после чего появился новый сюжет, где Джона открывал подарки.
Еще один праздник – Валентинов день. Они устроили романтический ужин, поставили тонкий фарфор, бокалы искрились и переливались в мерцающем свете свечей. Майлз приготовил ужин для Мисси: камбала, фаршированная крабами и креветками в лимонно-сливочном соусе, с бурым рисом и салатом из шпината. Мисси одевалась в задней комнате. Он попросил ее оставаться там, пока все не будет готово.
И успел заснять, как она входит в комнату и ахает при виде праздничного стола. В эту ночь в отличие от дня рождения она совсем не выглядела женой и матерью. Можно подумать, они в Париже или Нью-Йорке и собираются на театральную премьеру. На ней было маленькое черное платье и небольшие серьги-кольца. Волосы уложены в узел, несколько вьющихся прядей обрамляют лицо.
– Изумительно! – выдохнула она. – Спасибо, милый.
– И ты прекрасна, – ответил Майлз.
Он вспомнил, что она попросила его выключить камеру. Они сели за стол, а потом отправились в спальню и до утра любили друг друга.
Глубоко задумавшись, он почти не услышал тонкий голосок:
– Это мамочка?
Майлз остановил изображение и, повернувшись, увидел Джону в конце коридора. И мгновенно почувствовал угрызения совести, но попытался скрыть их улыбкой.
– Что случилось, чемпион? Бессонница?
Джона кивнул.
– Я услышал какой-то шум и проснулся.
– Прости, наверное, это я виноват.
– Это была мама? – повторил мальчик, в упор глядя на Майлза. – В телевизоре?
Голос сына звучал так грустно, словно он случайно сломал любимую игрушку. Майлз не знал, что ответить.
– Иди сюда. Посиди со мной.
Немного поколебавшись, Джона пошаркал к дивану. Майлз обнял сына. Джона выжидающе уставился на него и почесал щеку.
– Да, это была твоя мама, – выдавил наконец Майлз.
– Почему она в телевизоре?
– Это кино такое. Помнишь, мы иногда снимали на видеокамеру? Когда ты был маленьким?
– А, да…
Джона показал на коробку.
– И эти записи здесь?
– Да, в этой коробке.
– Мама на всех пленках?
– На некоторых.
– А можно мне посмотреть вместе с тобой?
Майлз притянул Джону еще ближе.
– Уже поздно, сынок. Да я почти досмотрел. Может, в другой раз.
– Завтра?
– Может быть.
Джона, казалось, удовлетворился ответом. Майлз потянулся к лампе и выключил свет. Откинулся на спинку дивана, и Джона привалился к нему. Глаза у него слипались. Дыхание стало медленным.
– Па! – пробормотал он, зевая.
– Что?
– Ты смотришь эти записи, потому что опять грустишь?
– Нет, – коротко ответил Майлз, гладя сына по волосам.
– Почему мама должна была умереть?
Майлз зажмурился.
– Не знаю.
– Жаль, что ее здесь нет.
– Мне тоже.
– Она никогда не вернется.
Не вопрос. Утверждение.
– Нет.
Джона вскоре заснул. Майлз продолжал прижимать его к себе. Мальчик казался совсем маленьким, почти младенцем, и Майлз ощущал исходивший от его волос слабый запах шампуня. Он поцеловал макушку сына и прислонился к ней щекой.
– Я люблю тебя, Джона.
Молчание.
Труднее всего оказалось встать с дивана, не разбудив Джону, но Майлз второй раз за ночь отнес сына в постель. И на обратном пути прикрыл дверь.
«Почему мама должна была умереть?» – «Не знаю».
Майлз вернулся в гостиную и положил кассету в коробку. Жаль, что Джона ее видел. Жаль, что заговорил о Мисси.
«Она никогда не вернется». – «Нет».
Он отнес коробку в спальню, положил в шкаф и поморщился от не оставлявшей ни на минуту боли.