Крутой сюжет 1995, № 3
Шрифт:
— Не бойся, никто тебе три года не даст, от силы два, а то и полтора навалят, а там, глядишь, амнистия. В декабре 60-летие Союза, обязательно указ издадут и отправишься домой, к маме. Нам надо из Москвы тебя сплавить и спрятать понадежнее. Вот пусть само МВД этим и занимается. План такой, мой старый приятель, сейчас работает на Матросской Тишине, заместителем начальника приемника-распределителя. Туда свозят беглых химиков и всех бичей, что по Москве слоняются. По закону администрация спецприемника в течение тридцати суток выясняет, что за птица к ним залетела, делает всевозможные запросы и все такое. Туда тебя и определим. Эдик, мой приятель, запросит Минск, оттуда
Планчик-то был ничего себе, но в тюрьму не хотелось. Об этом я прямо и заявил.
— Дурью не майся, малыш, — Вячик прям-таки светился радостью, удачно разрешив проблему со мной, — тюрьма, она ненадолго, а могила навсегда. Здесь тебя сажать не станут, а просто и тихо уничтожат. И из Москвы вырваться не успеешь.
Это меня убедило и я согласно кивнул головой. Попросил только, чтобы на Матросскую Тишину Вячик отвез меня не сегодня. Хотелось провести ночь с Веркой и съездить в Боткинскую больницу к Володе.
Мы вернулись за стол, где ко мне тотчас прильнула заинтригованная нашим долгим отсутствием Верка, и продолжили трапезу. Но теперь я смотрел на все окружающее совсем другими глазами, понимая, как недолго осталось мне предаваться незатейливым житейским радостям.
Я пил и совсем не пьянел, пытался забыться, но не мог, проклиная подлую штуку жизнь, всегда ухитряющуюся подставить острый локоть там, где хочется ощутить нежное ласкающее объятие. Потом алкоголь все же взял свое и ужасное предчувствие ледяной полярной ночи отступило куда-то на второй план, сменилось знойным тропическим ливнем дружеских улыбок, веселых шуток и того тепла, каким может одарить только по-настоящему любящая женщина.
После августовских событий 1991 года о Матросской Тишине узнал весь мир. Тогда же, в августе восемьдесят второго, странное для сухопутной Москвы название неприметной улицы в Сокольниках, за исключением коренных москвичей, было мало кому известно. Разве что тем из гостей столицы, кто удосужился побывать в следственном изоляторе № 2 УВД Мосгорисполкома или находящемся здесь же приемнике-распределителе. Четырехэтажное здание спецприемника вплотную примыкало к одному из корпусов следственной тюрьмы, отличаясь лишь отсутствием на оконных решетках стальных ресничек жалюзи.
Кроме беспаспортных бродяг и беглых москвичей, не желающих по приговору суда отрабатывать условный срок на периферийных стройках народного хозяйства, здесь содержались административно-арестованные хулиганы-пятнадцатисуточники и прочий, нежелательный для Москвы мелкокриминальный элемент. Вот этот-то клоповник, по мнению Вячика, должен был стать для меня надежным укрытием от оперативников Огарева, 6 и отдушиной в плотном кольце устроенной ими облавы, способной дать мне возможность незаметно исчезнуть из столицы.
В тюрьму я собирался полдня. Верка ходила за мной по квартире хвостом, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь еще меня увидит, Вячик поехал на переговоры со своим приятелем Эдиком, а Сашка, с утра еще забросив на Ходынку Сонечку, рысачил по магазинам, закупая всякую всячину себе и мне на дорогу. К счастью, был конец месяца и, несмотря на воскресный день, все магазины работали.
Я
Часам к трем вернулся Вячик, довольно заявив, что в семь вечера тюрьма гостеприимно распахнет передо мной свои ворота. Следом появился Сашка, приперший целую гору бутылок, блоков, банок, свертков и каких-то вкусно пахнущих пакетов. Поручив им с Веркой приготовить прощальный ужин, мы с Вячиком, прихватив блок американских сигарет, кой-каких продуктов и большую бутылку водки, поехали к Володе.
Вредной бабке-охраннице пришлось сунуть червонец, иначе она ни в какую не желала пропускать нас в Володин бокс, несмотря на наши заверения, что Викентий Павлович в курсе и наш визит санкционировал по телефону.
Володя выглядел значительно лучше, хотя мордой сильно смахивал на перезрелый баклажан с одесского Привоза и говорить начал в точности, как Леонид Ильич Брежнев, шепеляво шамкая и заставляя поднапрячь мозги, дабы угадать значение некоторых нечленораздельно исторгнутых звуков.
Вячик ввел его в курс дела, абсолютно ничего не скрывая. Известие о казни Дракона и расправе на Ваганькове отозвалось в Володиных глазах мстительным одобрением.
— Вще п'авильно, — с трудом присел он на постели. — Шабаке шабачья шмерть. Жа это нао воотки по шашашке, — показал Володя пальцем на бутылку.
Мы дружно отметили удачное завершение первого этапа борьбы за независимость и Вячик начал пояснять Володе завтрашнюю раскладку.
— Завтра я приезжаю сюда и мы вместе звоним на Лубянку. Гебешники примчатся мигом, тут мы 6 Свиридове все и выложим. Малыша, — ткнул он в мою сторону, — не поминать вообще. Тебя, конечно, начнут о нем расспрашивать, но ты утверждай одно: кто он, откуда, ты не знаешь, познакомились случайно, он согласился поработать у тебя помощником и так далее. Даже врать не надо, потому что все это чистая правда. Об остальном разговаривать с ними буду я и что приплету, это никого не касается. Все будет нормально, — Вячик ободряюще глянул на нас и разлил по стаканам остатки водки. Мы чокнулись и стали с Володей прощаться, поскольку вредная старушка уже с минуту барабанила в двери, давая понять, что время визита истекло.
День клонился к вечеру, когда вся наша гоп-компания подкатила на вишневой генеральской «Волге» к высокому крыльцу грязно-желтого строения, растянувшегося на полквартала вдоль тихой и пустынной в этот час Матросской Тишины. Верка пустила традиционные слезы и, хлюпая носом, в сотый раз требовала подтвердить, что при первой же возможности я непременно вернусь в Москву. Я, конечно, обещал, но в душе-то сознавал полную несостоятельность своих заверений. Успокаивало меня немного то, что я оставлял ее хотя бы с деньгами, даже план ваганьковской захоронки нарисовал. Она дала слово, что переправит в Минск, моей матушке, всю сумму, но я уговорил ее оставить хоть что-то себе.