Крутой сюжет 1995, № 4
Шрифт:
— Господи, ну почему все так получается, — захлебываясь от рыданий, шептала она, уткнувшись носом в Сашкину руку. — Что же это за жизнь такая паскудная? Сережку убили, Мишку. Это я во всем виновата — неожиданный вывод заставил ее успокоиться.
— Да ты-то причем? — Сашка осторожно погладил ее мягкие шелковистые волосы. — Знаешь, я о другом сейчас думаю. Доберусь до Карлсруэ, тебя отыщу, все наладится, и заживем мы, как нормальные люди. А это забудется, как
Говорил и прекрасно понимал, что не забудется. И за Сэта до гроба себя будет казнить и за эти вот Ленкины слезы. Счет, выставленный жизнью, оплачивать, кроме него, некому. Но это потом, когда все закончится, теперь же и думать ни о чем не хотелось. И, освобождая голову от ненужных мыслей, Сашка склонился к Лениному лицу, нежно прикоснулся к вздрагивающей щеке губами и зашептал самые ласковые слова, какие знал, прижался к податливому телу грудью, утонул в распахнувшихся объятиях, и окружающий мир, объявивший им войну, исчез. Оба даже не пытались понять, что происходит — прощаются ли навсегда, хотят ли просто укрыться от кошмара в океане безумной страсти. Время остановилось, теплая весенняя ночь дышала в распахнутую форточку легким сквознячком, начиная уже розоветь на востоке, а Сашка с Леной все тонули и тонули в гибельных для кого-то, но спасительных для них волнах великой удивительной любви, то сливаясь в единое целое, то, отпрянув, с изумлением оглядывая друг друга, словно впервые увидев, и не было сейчас на свете силы, способной заставить их остановиться и вернуться на бренную землю.
Под утро Сашка все-таки уснул, а Лена, прижавшись щекой к его груди, смотрела на струившийся в окно солнечный свет и шептала молитву. В Бога она сроду не верила, но сейчас это не имело ровным счетом никакого значения. Молилась искренне, даже исступленно, умоляя уберечь любимого от беды и помочь им встретиться вновь. Она и слов-то не подбирала, обращаясь к Всевышнему, слова находились сами по себе и были в них вера, надежда и любовь — остальное Спасителю без надобности…
В дверь гостиной легонько стукнули, и на пороге появился хозяин квартиры.
— Ребятки, подъем, — он скрылся в ванной, на ходу подтягивая тренировочные штаны. Сашка проснулся мгновенно, сел, перехватил напряженный взгляд Лены и улыбнулся:
— О-о, солнышко. Значит день будет удачным.
За наскоро приготовленным Леной завтраком, Зуб обратился к майору с просьбой:
— Кстати, нельзя ли у вас стволом разжиться?
— А из чего ты на Круглой целый взвод уложил? — поразился хозяин, уверенный, что гость таскает с собой, как минимум, ручной пулемет.
— Потерял, — туманно пояснил Сашка. — Так поможете?
— Дожился, майор милиции, — вздохнул майор. — Деньги-то у тебя есть?
— А что?
— Ствол денег стоит. Шеф просил, но чтобы вооружать тебя, разговора не было. Короче, пятьсот баксов и получишь пистолет. Правда, всего одна обойма, но машинка хорошая. «Чешская зброевка» калибра семь шестьдесят пять. Бьет, как «тетешник», даже лучше.
Сашка достал из куртки бумажник и отсчитал пять зеленых стольников. Майор спрятал деньги в карман, слазил в платяной шкаф, извлек из старой обувной коробки черный длинноствольный пистолет и, тщательно протерев носовым платком, передал его Зубу.
Убедившись, что оружие в идеальном состоянии, Сашка заткнул пистолет за пояс и сразу почувствовал себя увереннее.
— Пора, — майор допил кофе и встал из-за стола, приглашая гостей в прихожую.
Прощались в подъезде. Майор прогревал двигатель своей «восьмерки», а Сашка с Леной прижались друг к другу и никак не могли разъединиться. Наконец майору надоело ждать, и с улицы донесся нетерпеливый короткий сигнал.
— Код не забудь. И ключ не потеряй. — Сашка понимал, что говорит совсем не то, но никакие слова не смогли бы передать его состояние. Лена, судя по всему, держалась из последних сил и готова была вновь разрыдаться.
— Не вздумай плакать, — Сашка легонько отодвинул ее от себя. — Иди. Я тебя отыщу…
По ярко освещенной солнцем улице недавно проснувшегося большого города шел человек. Шел, сжимая в кармане взведенный пистолет, готовый к любой неожиданности, спокойный и уверенный в себе. Ему объявили войну, поставили все закона, что же, он тоже объявляет войну, а законы? Законы, принятые государством, а значит и теми, кому понадобилась его жизнь, он нарушал всегда. Придерживался иных законов, простых, общечеловеческих, в первую очередь подразумевающих порядочность по отношению к себе подобным. Необходимую, как он считал, даже проходимцу и мошеннику.
Теперь его пытались сделать негодяем, пытались те, кто сами-то в жизни не соблюли ни одного закона, те, кто не имеет ни морали, ни совести. Что произойдет через час или через минуту он не знал. Зато точно знал, что ни поселившаяся в сердце решимость разомкнуть стальной круг облавы, ни закипавшая звериная ярость, душу его не затронут. Кем-кем, а негодяем ему не стать никогда.
март-апрель 1995 года, г. Глубокое