Крутые белые парни

Хантер Стивен

— Мне не хочется говорить вам об этом.

— Охотно вам верю.

— А он хорош? Я имею в виду как художник?

— Ну... что-то в нем есть. Не знаю даже, как выразиться точнее. У него очень хорошая техника. Он не хочет рисовать то, что ему приходится рисовать, но он это делает. Создается определенный внутренний конфликт, и получается довольно интересная вещь.

— А что вы можете сказать о третьем рисунке?

— Ну... энергично, стремительно, изысканно. Не броско. Нарисовано левым полушарием мозга. Его в это время занимало что-то другое.

— Это

он рисовал непосредственно перед ограблением. Он был у них за разведчика. Если бы он хорошо справился с этой ролью, может, не погибло бы столько людей.

— Я смотрю, сержант, не очень-то он вам симпатичен.

— По правде сказать, нет. — Бад немного подумал, затем продолжил: — У него в жизни был выбор. У Лэймара и Оделла такого выбора никогда не существовало. Они были рождены, чтобы стать отбросами общества. Они учились этому с младых ногтей. Ричард же мог стать кем угодно. С ним не должно было случиться того, что случилось. Он достаточно умен, чтобы избежать того, что с ним произошло. Вот почему он действительно не нравится мне. Лэймар — великий преступник. Он — профессионал. А этот несчастный кукленок никто. В тюрьме таких называют дерьмом или еще похлеще, я не хочу вгонять вас в краску.

— Да, видно, что в тюрьме ему приходилось несладко.

— Это заметно по его рисункам?

— Если хотите, да.

— Я очень благодарен вам. Вы мне здорово помогли.

Глаза директора музея сузились, он внимательно рассматривал рисунки, казалось, что сейчас он набросится на них и проглотит.

Наконец он снова заговорил:

— Понимаете — нет, не знаю, как это сказать, но в этих рисунках есть кое-что еще.

— Что именно, сэр?

— Вероятно, это не играет особой роли...

— Возможно. Но вы все равно скажите.

— То, что я вижу в этих рисунках, — есть процесс. — Он сделал паузу, подыскивая подходящее слово. — То, что я вижу, — это процесс, если угодно, очищения. Он оттачивает рисунок, делает его лаконичным, пытается упростить его. Он пытается свести его к чистому выражению внутренней сущности льва. Таков заказ Лэймара.

Бад внимательно посмотрел на рисунки. В отношении перехода от номера два к номеру три это было верно: тот же лев, в той же позе. Но рисунок действительно выглядит несколько проще, нет той щегольской изысканности, линия рисунка смелее. Рисунок в целом производил более сильное воздействие.

— Почему вы так думаете? — спросил Бад.

— Потому что в своих поисках он приближается к гротеску, к карикатуре • — или к эмблеме. Он упрощает изображение до той степени, когда оно становится символом, эмблемой, если хотите, торговой маркой. Этого я не понял окончательно. Однако именно эта цель поглотила столь много труда, усилий, практики и выработки методического подхода. Здесь же он нервничает перед совершением преступления, он не размышляет, он просто творит. И он достигает своего. Именно в этом рисунке он подвинулся ближе всего на пути к эмблеме. И Лэймар поймет это.

Бад посмотрел на рисунок. Он терялся в догадках,

что бы это могло означать. Не собирался ли Лэймар ставить клеймо на местах своих преступлений?

— Не знаю, — продолжал между тем доктор искусствоведения. — Где-то я уже сталкивался с этим, но... Существует ли в криминальной среде художественная изобразительная традиция? Может, это своего рода графический символ, знак ведьмы или нечто такое, что представляет собой знак уникальности данного субъекта. Что-то вроде подписи, публичного заявления о своей преступной сущности, когда хотят сказать окружающему миру: «Смотрите, какой я плохой!»

Он замолчал.

Бад в это время думал о том же.

Потом он вдруг отчетливо вспомнил крапчатые полосы голубоватого цвета на рунах Лэймара, когда тот всаживал пулю в беднягу Теда. Он вспомнил и "Твою и «мать!» на суставах пальцев бандита.

Бад вдруг отчетливо понял, что хотел Лэймар от Ричарда.

— Это татуировка, — сказал Бад, удивляясь собственной проницательности. — Ричард рисует для Лэймара татуировку!

Глава 22

— Это будет татуировка? — спросил Ричард.

— Ты чертовски догадлив, — ответил Лэймар. — Ты трудился именнонад этим. И благодарение Господу, наконец ты это сделал!

То, что лежало перед ними на кофейном столике Руты Бет, как раз и было последним, самым лучшим и окончательным вариантом рисунка. На нем был изображен истинный лев в своей звериной чистоте и свирепости. Он лениво возлежал на листе бумаги, казалось, готовый броситься на рассматривающих его людей и разорвать их в клочья. Весь его облик пел о жажде крови. Рядом со львом была изображена женщина — прелестная юная блондинка с волосами цвета спелой пшеницы и с шелковистой кожей. Ее рука, обнимающая льва за шею, тонула в густой гриве царственного зверя. Настоящая мечта нациста.

— Я хочу с гордостью носить это на моей груди. Я всегда хотел, чтобы его нарисовал настоящий художник, а не наша тюремная шпана. У них получается только то дерьмо, что татуировано у меня в других местах.

— Лэймар, я уверен, что и в тюрьме могут сделать нормальную, хорошую татуировку. Я видел в Мак-Алестере такие красивые, что просто не верил своим глазам. Они такие сложные и совсем не грубые. Художник свободен в своем творчестве, где бы он ни находился. Главное — это линия и цвет.

Лэймар бережно расстегнул рубашку и распахнул ее. Хотя он не занимался уже так регулярно, как в Мак-Алестере, атлетической гимнастикой, его тело тем не менее оставалось по-прежнему гладким и мускулистым.

На вздутых мышцах плеч тюремная татуировка выцвела и выглядела скоплением тусклых синеватых пятен. Единственной татуировкой, которая была такой же яркой, как и раньше, осталась непристойная надпись: «Твою мать!» на костяшках пальцев. Эти слова по-прежнему гордо сообщали миру, кто такой хозяин подобного объявления.