Кружева лжи
Шрифт:
Ангелина, чьё имя сократили до Ангела из-за подходящей внешности и притворно-невинного взгляда, относилась к тем, кто усложнял жизнь Селивёрстовой. Она возглавляла ряды высмеивающих, осуждающих и норовящих кольнуть побольнее сверстницу, отличавшуюся от остальных.
Её нападки воспринимались больнее всего, потому что мальчики высмеивали Сашу заодно с Ангелом и потому, что один из них был первой любовью Саши. Его звали Артём, и у него был вихрь из рыжих волос. Нескладный и умный с замашками лидера. Он умел говорить так, что все прислушивались.
К одиннадцатому классу
Ангел положила начало байкам о Сашиной ориентации, о том, как Селивёрстова блуждает по кладбищам и мечтает о встрече с неуловимым маньяком. Самое страшное во всём этом то, что Саша действительно задумывалась об однополой любви и отношениях, навязанных рамками общества, но она об этом лишь размышляла. Ангелина же, подслушав монолог в туалете, вывернула её слова наизнанку. Про маньяка тоже была правда. Будущий детектив прочла уйму литературы о самых разных убийцах и лелеяла надежду стать тем самым следователем, что утрёт нос преступному гению.
Легендарному гению.
Одноклассница нагло врала, а Саша злорадно представляла, как бьёт ту по лицу, ломает нос.
Представляла, как заставляет глотать кровь вместе с собственной желчью.
Эти мысли успокаивали Селивёрстову.
И пугали.
А потом Ангел сказала сашиным родителям, будто та ведёт себя как ненормальная, и это отмечают даже учителя. Отец с матерью вместо того, чтобы выслушать версию Саши, пообещали сдать дочь в психушку. Тогда-то Селивёрстова и заглушила совесть в стакане с водкой, разрешив своему воображению рисовать какие угодно картины с участием Ангела. В тот день она первый и последний раз употребляла алкоголь. Ни запах, ни вкус спиртных напитков более не воспринимались организмом.
Нет. Ангелина была не просто одноклассницей. Она была тем человеком, кого в фантазиях избивала Александра.
Тем, кого всей душой ненавидела.
И теперь Васильева мертва.
Александра путалась в своих эмоциях: она не испытывала радости, злорадства, но и боли не чувствовала.
Не чувствовала она и особого сожаления.
Глава 7
Минуты текли. Марк не уходил, она не открывала. Вечер обнимал Питер, а Снежана мечтала оказаться в объятьях отца. Он был единственным мужчиной, никогда ей не лгавшим. Единственным, ни разу не причинившим боль.
Марк по-прежнему сидел в куртке. Он сходил в туалет, выбросил осколки в мусорное ведро, и верным псом вернулся к двери. Расположился в той же позе — по-турецки, лицом к перегородке, достал зажигалку и принялся то и дело нажимать на кнопку. Огонёк вспыхивал во мраке узкого коридора, исчезал, вспыхивал, исчезал, а Снежана, утирая слёзы, смотрела на мужской силуэт и пыталась
— Я… я так больше не могу. Я хочу, чтобы ты ушёл. Просто… уйди.
— Так просто? Ты готова расстаться из-за ошибочного убеждения? Снежан, я же сказал. Я не убивал Ангелину.
— Почему я должна тебе верить?
— Я не убийца, — тихо ответил Марк.
Губы Снежаны тронула горькая ухмылка.
— Но ты лжец. Это одно и тоже.
— Снова твоя философия… Снежан… Снежинка, мне нелегко беседовать таким образом. Перестань, пожалуйста. Не делай мне больно.
— Больно? Это я делаю больно?! Ты мне врал! Я тебя совсем не знаю! И кому здесь больно?
Он ударил по стеклу. Снежана вскрикнула. Закусив губу, бросила взгляд в окно. Третий этаж: выпрыгнуть? Она вряд ли разобьётся. Можно сначала сбросить матрас, приземлиться на него, вот только… У Снежаны хватало фобий, и одной из них была высота.
— Прости. Не хотел тебя напугать.
Она молчала.
— Нет смысла отпираться. Теперь ты и так всё узнаешь. Скоро нагрянет полиция. Наверняка, у них уже есть мои отпечатки, так что…
— Так это ты? — выдохнула Снежана.
— Нет. Я не убивал, но я там был.
Сердце сделало три неуверенных удара, смолкло и заколотило по стенкам рёбер.
— Го-во-ри…
Марк чиркнул зажигалкой, пустил дым, ушёл на кухню и, вернувшись с кружкой, пояснил:
— Вместо пепельницы.
Снежана не знала: то ли ей смеяться, то ли плакать. Кружку с жирафом в трениках и дурацким облачком «Будь смайл» подарила одна из капризных клиенток. Нелепая кружка, непрактичная: тяжёлая с неудобной ручкой в форме того же жирафа. Она пылилась на верхней полке рядом с неиспользуемой яйцерезкой и ржавой четырёхгранной тёркой. Но теперь, похоже, «чудовищу» нашлось применение.
— Я спал с Ангелиной.
Воздух, словно взорвался — дышать стало трудно. Снежана прижала пальцы к шее, с трудом сглотнула.
— Это было дважды. Она меня вынудила. Грозила рассказать тебе о моём прошлом.
— И что там… в этом… прошлом? — спросила Снежана, неуверенная в том, что хочет услышать ответ. Закрыла глаза.
Спустя мучительные три минуты, отсчитываемые настенными часами, Марк ответил:
— Много всего… Но я не такой, как твой муж. Поверь мне…
— А какой ты? — прозвучало грустно. Слёзы стояли в горле.
Первое время муж тоже объяснял, что погорячился. Правда, потом, признавался — это его способы обучения.
— Снежа, ты должна уяснить: есть вещи, которые можно делать, а есть те, которые нельзя. Заигрывать с левыми мужиками — нельзя. Ты слышишь? Что молчишь? Болит щека? Ну да, будет синяк — замажешь штукатуркой. Ты слушаешь меня? Слушаешь?
— Ты слушаешь, Снежинка? Слушаешь?
Она сжала виски, сильнее зажмурилась. Головная боль накатила высокой волной, поглотив остаток эмоций.