Крылатые качели
Шрифт:
Недоумова локтем ткнула Дэва в живот.
– Акциями я немного торгую в домашней программе. – ответил Дэв и с ужасом посмотрел на старшего Реброва, боясь, что тот спросит что-то еще. Насколько расхлябанным и медлительным казался высокий толстый Дэв, настолько собранным и энергетически заряженным выглядел невысокий жилистый отец Федора.
– Давно вы работаете?
– Неделю. Да я уже перестал, не моего уровня тема. Вот думаю над…
Гости ушли. Федор из окна проследил, как светловолосая Пелагея с гордо поднятой головой прошла к такси и с непроницаемым лицом села в него.
32
– Зачем ты так строго с ними? – с упреком спросила мама, выходя из кухни в красном фартуке и
Отец в это время, спрятавшись за белый трон махараджи, переоделся в огромные широкие шорты, в которых его мускулистые загорелые ноги казались тоненькими, и натягивал через голову серую футболку. Поглядывая в прихожую, не видит ли мама, он сложил светлые брюки и повесил вместе с рубашкой на спинку трона. Мама каждый раз просила не оставлять в гостиной вещи, но отец ленился подниматься в спальню на второй этаж.
Федор уселся на стульчик у пианино и начал, как в детстве, крутиться в разные стороны. Вспоминая родителей Пелагеи, он вдруг впервые задумался, а какие люди его собственные родители. «Может, я сам не замечаю, насколько дремуча моя семья? – подумал он, слушая скрип стульчика. – Может, мои родители странные типчики, воображающие себя невесть кем?»
Поразмыслив, Федор решил, что родители его, если сравнивать с людьми из лучших домов Европы, люди, может, и странные, даже в некоторых вопросах отсталые, но добились они всего сами, зла никому не делали, а значит, он вполне может и дальше ими гордиться. Мама была дочкой московских ученых, окончила Московскую консерваторию и там же работала концертмейстером. Отец был сыном инженера металлургического завода и учительницы младших классов в маленьком уральском городе Аша. Он окончил Московский университет, преподавал там же историю и третий срок был депутатом Госдумы. Что бы там ни думала Недоумова, отец все заработал честно, счета в Швейцарии он не имел, и загорел он не в Альпах, а выкапывая на грядках картошку.
«Хотя Пелагея наверняка считает своих родителей образцовыми, кто знает – может, и я ничего не понимаю в жизни?» – подумал Федор.
Мама прервала его размышления.
– Зачем ты так строго, Матвей? – повторила мама, когда отец вышел в прихожую, стараясь прикрыть спиной трон со своими вещами.
– Да пойми, Таня, – сказал он, одновременно делая знак Федору, что хочет поговорить в кабинете наверху. – Вы, женщины, верите эмоциям, а мужчина должен думать. Вот нравится тебе Дэв, и ты подделываешь под это вывод, что он твоего круга. С чего ты взяла, что он твоего круга? Ты хочешь так думать, потому что он понравился тебе, а понравился, потому что хорошо ел и умно говорил. Помнишь, ты утверждала, что Гришка ужасный человек? – Он говорил про мужа старшей сестры Федора, которая давно жила в Нью-Йорке. – Он не поздоровался с тобой, и ты надумала плохое.
– Так он не поздоровался! – сказала уверенно мама, и отец усмехнулся.
– Он забыл надеть очки! Он забывчивый. А чтобы делать громкие выводы, нужно знать больше. Потом он подарил тебе цветы, и ты поменяла мнение. А потом еще и еще поменяла! – Отец вдруг сделал бесстрастное лицо. – Пока они не сбежали от тебя на другой континент!
– Чего это ты выдумываешь? – напала мама, уперев руки в боки. – Мы прекрасно жили вместе…
я всегда… почти всегда молчала!
Отец закивал, и оба они улыбнулись. Гриша и вправду уехал в Нью-Йорк только потому, что ему предложили работу, и теперь жил с сестрой Федора в Бруклине и воспитывал двух мальчишек. Но и мама Пелагеи, переживая за дочь, не всегда молчала.
– А надо думать логически! – продолжал отец свою мысль. Он заметил, что деревянный плинтус у стены отошел, нагнулся и рукой с силой прижал его, пальцем утопив вылезшие шляпки гвоздей. – О чем я говорил?
– Хорошо, хорошо, – сказала примирительно мама и ушла на кухню. – Тебе-то очень повезло со мной! – послышался ее голос. – Но Дэв с таким аппетитом ел. Он не может быть плохим человеком!
– Федя, помнишь, что говорил Андрей Болконский? – сказал отец, выйдя на темный второй этаж и рукой привычно нащупывая выключатель. – «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно, а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным… А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам» [9] . Вот почему я женился поздно и…
9
Л. Н. Толстой. «Война и мир». 13 5
– Ты все видишь в мрачном свете! – крикнула с кухни мама (они любили переговариваться из разных комнат и этажей). – Помнишь Хайяма? В окно смотрели двое. Один увидел дождь и грязь, другой – весну и небо голубое.
– И как это ты все слышишь? – деланно разозлился отец.
33
Федор с отцом зашли в маленький кабинет, интерьер которого напоминал экспозицию быта американских индейцев в Бруклинском музее. На потолке покачивалось березовое каноэ с Амазонки, со стены глядело чучело белоголового орлана, расправившего длинные черные крылья, под чучелом на стене отец развесил удэгейский охотничий костюм, спасший его в одиночном походе по тайге, на полу валялась груда камней из разных мест, ледоруб с оборванным темляком, деревянное весло, золотые кубки по десятиборью, отец не знал, куда их деть. По всем стенам были развешаны фотографии их семьи разных времен, фотографии отца с бородатыми геологами, на фоне пещер, раскопок, морей и снежных вершин. Матвей Ребров посмотрел мир, прежде чем женился.
Отец сел за дубовый, стертый посередине стол, за которым в Аше работал его отец Захар. Федор еще помнил, как дедушка, опустив яркую лампу и склонив крупный прямой нос, ставил логарифмическую линейку на белый ватман и остро наточенным карандашом аккуратно, с мягким шорохом чертил чертежи. Отец покрутил в руках чугунную статуэтку Дон Кихота и вдруг, ничего не сказав, ушел ставить баню, попросив дождаться.
Федор, радуясь отсрочке разговора, оглядывал предметы, знакомые и любимые им с самых первых дней детства, когда он был высотой с кочергу и, сидя на пластмассовом горшке, мечтал о жизни на полную катушку. Только много позже он понял, что родители его были интересными сильными люди, видавшими сплавы, походы, стройотряды, пятилетки, перестройки, путчи, танки, деноминации и дефолты. Они теряли накопления, вновь накапливали, опять теряли и сумели сохранить теплое отношение к людям, безо всех этих насмешек и ненависти. Родители просто работали, шутили, смеялись, никогда не говорили о сложностях, и все получалось легко.
Конец ознакомительного фрагмента.