Крылья огня
Шрифт:
Остов кровати, рейки, к которым крепятся пружины. Над ними матрас – он немного провис в центре. Постельное белье…
Рейки! Что можно спрятать в деревянной рейке? Может быть, ключ?
Ратлидж лег на спину, заполз под кровать, стараясь не слишком испачкаться и не оцарапаться о пружины. Затем он ухватился обеими руками за боковые рейки и подтянулся. В замкнутом пространстве ему, как всегда, стало нехорошо. Он зажмурился, отгоняя привычную волну страха, и закашлялся. Пыль забивалась в ноздри. Пружины едва не прижимались к его лицу. Они оказались не так высоко, как он думала
По-прежнему не открывая глаз, он постарался успокоиться. Скоро он задышал ровнее, внушая себе: «То, чего ты не видишь, не упадет на тебя!»
Все еще с закрытыми глазами, он ощупью провел дрожащими пальцами по ближайшей к нему рейке, между пружинами и корпусом кровати, ободрав костяшки пальцев, еще и подцепил несколько заноз. Ничего, только пыль. Всего реек было пять. Он ощупал остальные и начал сначала, осторожно проползая под пружинами. Ничего. Все бесполезно, пора уходить. Осталась последняя…
Он вовремя услышал тихий шорох, но не успел откатиться в сторону, на достаточное расстояние, падающий предмет задел его ухо. Инстинктивно дернувшись, Ратлидж ударился лбом о деревяшку.
Быстро выбравшись из-под кровати, он перевернулся на живот и открыл глаза. Оказалось, что пружины висят не на уровне его лица, а гораздо выше.
На полу лежала раскрытая тонкая книжка корешком вверх – она напоминала перевернутую галочку или букву V. Ратлидж дотянулся до нее, не заползая под кровать.
Молитвенник! Страницы тонкие, напечатаны как будто на рисовой бумаге. Очень мелкий шрифт – старинный, необычный. Вытертая черная кожаная обложка; на уголках страниц – следы позолоты.
На обложке виднелся оттиск. Приглядевшись, Ратлидж узнал фигуру святого Патрика, который занес посох над змеей.
На форзаце он разглядел тонкий, похожий на паутину почерк. Выцветшие чернила… Он прочел: «Патрику Самьюэлу Фицхью в день первого причастия. Июнь 1803 г. От любящей сестры Мэри-Джозеф Клер».
Фицхью, а не Тревельян, Марлоу или Чейни. Фицхью были ирландскими католиками, Тревельяны, Марлоу и Чейни – приверженцами англиканской церкви. Скорее всего, молитвенник спрятали без всякой связи с убийствами. Может быть, в детстве Стивен испытывал склонность к католицизму, но не делился своими религиозными взглядами с родными?
Ратлидж полистал тонкие страницы, разглядывая мелкий шрифт. В самом конце, где оставались пустые страницы, кто-то нарисовал родословное древо семьи Фицхью, которое начиналось с родителей Патрика Самьюэла, его самого и его потомков. Ниже записи делались другими почерками и чернилами. История семьи отражала печальную историю страны. Многие Фицхью умерли раньше времени во время Великого голода 1845–1849 годов и последующих страшных лет. Местами родословное древо казалось гимном не жизни, а смерти. Наверху последней страницы Ратлидж нашел имена Брайана и Кормака Фицхью. Имен Стивена и Сюзанны не было. Как, очевидно, не было в молитвеннике и других тайн, имевших отношение к расследованию убийства.
Сначала Ратлидж убрал находку в ящик прикроватной тумбочки. Снова лезть под кровать ему не хотелось. Потом он все-таки передумал и положил молитвенник туда, откуда взял.
Он встал, отряхнул брюки и куртку и задернул шторы.
Стало так темно, что осматривать другие комнаты можно было лишь поверхностно. Почти отовсюду убрали одежду и личные вещи; опустели шкафы, комоды и ящики столов. Из выдвижных ящиков уже тянуло плесенью. И все же, помня о выдолбленной полке в комнате Оливии, он проверил все платяные шкафы очень тщательно.
Больше он ничего не нашел; ничто не подсказало ему, где Оливия могла оставить свои бумаги – и даже где они хранились при ее жизни. Сюзанна с мужем, Рейчел, Стивен, Кормак, а также миссис Трепол и старуха Сейди целыми днями бродили по Тревельян-Холлу и очищали комнату за комнатой. Ратлидж не удивился, ничего не обнаружив там, где они уже поработали.
Он вернулся в кабинет. Письменный стол у окна оказался таким же пустым, как и стол в комнате Оливии. Он сам не знал, что ищет. Скорее всего, Стивен давно вывез все завещанные ему бумаги. И все же Ратлидж смутно подозревал, что человек, который твердо решил сохранить славу сводной сестры, вряд ли увез ее архив далеко. В конце концов, он ведь настоял на том, чтобы комнату Оливии не трогали.
Хэмиш возразил: «На что тебе бумаги, если ты нашел золотые побрякушки? Или ты и им не веришь?»
Выйдя на мыс, Ратлидж посмотрел на заходящее солнце, которое казалось огромным красным шаром. В лицо ему подул теплый ветерок. Окна Тревельян-Холла у него за спиной словно горели в огне, как и флюгер на церковной колокольне. Как говорится в пословице, «если небо красно вечером, моряку бояться нечего…».
Надо было послушать Хэмиша и вернуться в Лондон еще в субботу утром. Надо было сегодня сказать Рейчел, что нет причин заново расследовать обстоятельства смерти ее родных. Оставить мертвых убийц в покое.
Но он задержался, и его задело за живое. Теперь он должен был докопаться до истины, – в том числе и ради собственного спокойствия. Ради живущего в нем полицейского, который всегда видит в человеке как хорошее, так и плохое и продолжает жить дальше, несмотря на горечь, которая разъедает душу после подобных открытий.
Как О. А. Мэннинг посмела пережить ужасы Оливии Марлоу? Какое она имела право на похвалу и почитание, как смела называться создательницей прекрасных стихов женщина, не знавшая ни пощады, ни сострадания?
Своим литературным душеприказчиком Оливия назначила Стивена Фицхью. Ему предстояло решить, какие из ее бумаг и набросков можно показывать биографам, критикам и читателям. И вот Стивен неожиданно для всех умер. Похоже, ни Рейчел, ни Сюзанна не горят желанием взять на себя ответственность за наследие Оливии. Кормак, по его же признанию, больше склонен уничтожить семейные скелеты, чем выставлять их на всеобщее обозрение. Если он и решится представить широкой публике О. А. Мэннинг, то, скорее всего, представит Оливию Марлоу – тихую отшельницу, которая почти ничего не знала об окружающем ее мире и все же обладала чудесным чутьем человеческого сердца – Божьим даром.