Крылья огня
Шрифт:
Он вспомнил, что говорил капеллан на заупокойной службе по солдатам, погибшим во время артобстрела. «Они никогда не состарятся… никогда не испытают страха и холода, голода и боли, горечи об утраченной любви и жалости к молодым. Хотя их будет очень недоставать, этих мужчин, которые не увидят своих сыновей на руках у жен, восхода луны над летним морем и не полюбуются красивыми розами, они обрели то, о чем в конечном счете мечтаем мы все, – вечную весну. И преследует нас не их горе, но наше». Как ни странно, его слова поддерживали усталых людей. Но не самого капеллана, подумалось
– Вы прожили счастливую жизнь? – спросил он у старухи.
Лицо ее дрогнуло от удивления.
– Никто до вас не задавал мне такого вопроса, – тихо призналась она. – Нет, мне никогда не было дано выбирать счастье. Я только служила. Если уж на то пошло, не знаю, может, это и к лучшему. Ведь те, кто знает счастье, знают еще и горе…
– Оливия Марлоу знала горе?
– Мисс Ливия? Она ходила на похороны, как и все остальные, и плакала.
– Нет, я имею в виду – горе из-за того, что сделала с ней жизнь. Я не о параличе говорю. И не о стихах. И не о мертвых близких. А о том, кем была она сама.
– Да, – ответила наконец старуха. – Она несла на душе тяжкое бремя. И мучилась оттого, что не в силах была все исправить. Однажды очень давно она сказала мне, что Бог наслал на нее недуг, и я спросила, что за недуг. Она ответила: жить со злом и не уметь его остановить.
– А умерев, она положила всему конец? Остановила зло?
Сейди нахмурилась:
– Не знаю, сэр. Очень хочется верить, ради нее самой, что да. Тяжело думать, что она лежит в могиле без надежды на покой!
Он обернулся, собираясь уходить. Но потом ему пришло в голову еще кое-что.
– Это она была тем хрупким ангелом, который охранял могилу Ричарда?
Но Сейди явно не поняла, что он имеет в виду.
– Мисс Ливия хоть и была калекой, но совсем не хрупкой. И ангелом я бы ее не назвала. Она была наделена чувствами, как и всякая другая женщина!
Промокший, усталый и подавленный, Ратлидж заковылял назад, в гостиницу, и прошел сразу в бар, но он уже закрывался, и инспектору пришлось подняться в номер, где Хэмиш так настойчиво принялся его обрабатывать, что он не мог сосредоточиться на томиках стихов, лежавших на столике у его кровати. Спустя какое-то время он отложил их. Ему вдруг показалось, что он сует нос не в свое дело.
Вечером Рейчел зашла в «Три колокола» поужинать; Ратлидж решил, что ей любопытно узнать его замыслы. У него имелись свои причины радоваться ее приходу.
– Говорят, сегодня к вам приезжал Том Чемберс, – сказала Рейчел, когда он пригласил ее за свой столик.
– Удивлюсь, если сплетники заодно не сообщили вам тему нашего разговора.
Она улыбнулась и, похоже, почти расслабилась.
– Откровенно говоря, слух у мистера Траска уже не тот, что раньше.
Ратлидж громко расхохотался.
Склонив голову набок, Рейчел заметила:
– Когда вы смеетесь, сразу как будто молодеете. Я часто думаю, каким стал Питер, если бы остался жив и вернулся из Африки. Стивен отправился на фронт легко; он ведь был настоящим сорвиголовой. Учтите, сам он ничего нам не
Ратлидж знал, но не сказал Рейчел, что часто мужчины, играющие со смертью, в глубине души отчаянно боятся ее. И храбро тянутся к ней, потому что так легче, чем ждать, съежившись где-нибудь в углу, когда смерть придет за ними и заберет их. Он знал – ведь и сам безумно рисковал, надеясь положить конец страданиям, с которыми не умел справиться.
Видя, что он не отвечает, Рейчел продолжала:
– Но я ведь, кажется, пришла, чтобы помучить вас насчет Томаса Чемберса…
– Как именно вы намерены меня помучить? Надеюсь, вы не будете выкручивать мне руки, тревожа мистера Траска, не говоря уже о том, что местным сплетникам к утру будет о чем поговорить! – поддразнил ее Ратлидж, одновременно думая, что он ей расскажет, а что нет.
– Вы не станете отвечать? – разочарованно спросила она.
– Мне почти нечего сообщить вам, – негромко возразил он. – Чемберс хотел узнать, какого черта я делаю здесь, на его территории, – кстати, в этом отношении он показался мне очень похожим на Кормака Фицхью и доктора Хокинза. Чемберс понятия не имеет, где сейчас архив Оливии, хотя она действительно завещала его Стивену… Мы с ним решили, что теперь архив, как только найдется, судя по всему, перейдет к Сюзанне.
Рейчел задумалась.
– Интересно, что Сюзанна сделает с бумагами?
– Они обладают огромной ценностью. Не знаю, сколько за них можно выручить, например, на аукционе, но уверен, что Оксфордский университет счастлив будет их получить. Или Кембридж. О. А. Мэннинг была большим поэтом.
– И притом женщиной. Интересно, будут ли ее теперь так же высоко ценить, как раньше, когда думали, что О. А. Мэннинг – мужчина? Взять хотя бы стихи о войне. Они казались… ну, не знаю… такими подлинными, как будто поэт пережил все лично. Но Оливия ни разу в жизни не была во Франции; ей тяжело было передвигаться. Она вообще редко покидала Корнуолл, тем более она не сталкивалась с войной лицом к лицу.
– Неужели ей обязательно было брать в руки ружье и убивать, разве только так можно понять, что такое война?
– Не знаю, – искренне ответила Рейчел. – Я тоже не бывала во Франции. Я высоко ценю то, что она написала, но там… на фронте… я не была.
– Вы проводили на войну мужа. И Николаса. И Стивена. Вы любили всех троих. Что вы чувствовали?
Ратлидж знал, что чувствовала Джин – она хотела, чтобы ее жених вернулся и чтобы между ними не стояли четыре года страданий, вины и боли. Чтобы он вернулся таким же, каким ушел, ничто не напоминало ей о том, что он когда-то покинул ее. Тот человек, каким он стал, пугал ее, приводил в ужас. Тот, кого она знала, пропал где-то во Франции.