Крылья Севастополя
Шрифт:
Да, мощь нашей авиации чувствуется. Над Одессой плавно кружат «яки». Попробуй, «мессер», сунься!
Миня Уткин кивает головой вниз, говорит:
– Съездим в Одессу-маму? Никогда не был.
– Видно будет.
Ни он, ни я прежде в Одессе не были. Интересно пройтись по улицам знаменитого города. Хоть и израненного, но все равно, говорят, прекрасного.
У Мини Уткина настроение хорошее, он, видимо, рад моему возвращению в строй, а я все еще никак не могу опомниться. Встреча с родной эскадрильей была тяжелой. Из «стариков» остались командир эскадрильи Виноградов и Миня Уткин, да еще ждали из госпиталя возвращения
Но… Слишком многих друзей не досчитались мы в битве за Севастополь. В Одессу из «стариков» привели машины только двое - Уткин и Рожков, два закадычных друга, всю войну пролетавшие в одной части, бок о бок. Остальные самолеты пилотируют молодые.
Едва мы приземлились, как наш экипаж вызвали в штаб. Приказ: произвести фоторазведку Констанцы. Задание проще простого. Пока шли до траверза Констанцы, набрали высоту 8000 метров, развернулись, зашли на порт, «щелкнули» - и отворот в море! Зенитки даже «не тявкнули».
Утром 20- го нам вручили наш же фотоснимок: изучайте! Судов в порту много: транспорты, миноносцы, баржи, [223] катера. Надо снова пройти над портом на высоте 5000 метров, внимательно посмотреть, не изменилась ли их дислокация, и результаты визуальной разведки передать немедленно после прохода над портом. Ударную авиацию интересуют прежде всего крупные суда. Группа уже готова к вылету, вылетает по сигналу разведчика. Нас будут прикрывать 16 «яков» и «аэрокобр» -защита надежная, под таким прикрытием мы еще ни разу не летали.
Над Одессой - ни единого облачка. Как только взлетели, восемь пар истребителей пристроились к нашему самолету. Мне отлично видно, как слева, чуть сзади «приклеились» две пары, справа - еще две. Это непосредственное прикрытие. Выше и на отдалении «дефилируют» вправо-влево еще четыре пары «ястребков» - в их задачу входит отсечь истребители врага, связать их боем, не подпустить к разведчику. Как говорят истребители - «костьми лечь, но разведчика сберечь!» Приятно идти в таком сопровождении.
Надо проверить связь с истребителями. Нажимаю кнопку радиопередатчика:
– «Сокол-один», «Сокол-один», я «Зоркий-пять», как слышите?
В наушниках раздается бодрый и очень знакомый голос:
– «Зоркий-пять», я «Сокол-один», слышу отлично!
И потом таинственно и тихо:
– Не дрейфь, я рядом, сам дрожу.
Я не поверил своим ушам: Захар! Захар Сорокин! Откуда ты взялся, дорогой друг, ты же больше двух лет воюешь на далеком Севере!
Но это он, он!
– это его любимая поговорка!
* * *
Еще в авиаучилище я впервые услышал эту присказку. Возвращался из увольнения, торопился, не шел - бежал, поглядывая на часы. У проходной меня догнал высокий курсант, подмигнул лукаво, сказал: «Не дрейфь, я рядом, сам дрожу!» Протянул руку, пожал мою ладонь, словно в тиски взял:
– Захар, сын Артема.
Так мы познакомились. Летом летали с разных аэродромов, только
Позже я узнал, что Захар родом из Сибири. Но с селом Глубокое под Новосибирском расстался в восемь лет, когда семья переехала в Тихорецк. Кубань стала его второй родиной. Здесь он пошел в школу, вступил в комсомол, записался в планерный кружок. Учился в ФЗУ на кузнеца-молотобойца, а в свободную минуту бежал в аэроклуб, где в итоге стал тренером-общественником. На всю жизнь «заболел» небом. А в 1937 году по специальному комсомольскому набору был зачислен в Ейское военно-морское авиационное училище.
Там мы и познакомились. Вместе кончали училище осенью 1939 года. Еще больше подружились, когда одно время стояли на соседних аэродромах. Я тогда близко узнал Захара, его щедрую, бескорыстную натуру, его отзывчивое, открытое людям сердце. И искренне привязался к нему. Правда, немного завидовал ему - летчику-истребителю, мне казалось, что судьба несправедливо обошла меня, забросив на МБР-2.
Началась война, и вскоре Захара Сорокина перевели на Север, в истребительный полк, которым командовал Борис Сафонов.
Издали я следил за судьбой Захара, но после двух-трех безответных посланий тоже замолчал. Не обижался - знал, что он не любитель переписки, да и время горячее, не до писем. Но о славных делах сафоновцев нередко писали газеты, и не раз среди героев воздушных сражений встречалось имя Захара Сорокина.
У каждого воина есть бой, который остается в его памяти навсегда. У Захара Сорокина таким днем было 25 октября 1941 года.
По боевой тревоге он поднял в серое северное небо свой «миг». Следом взлетел ведомый - старый друг, летчик-черноморец Дмитрий Соколов. Парой понеслись над сопками. Мелькали под плоскостями самолетов замерзшие озера и реки, в беспорядке разбросанные валуны… Вскоре истребители вошли в облачность. Пробив верхний ярус кучевых облаков, оказались на высоте более шести тысяч метров. И вдруг чуть пониже возникли контуры вражеских самолетов. Нет сомнения - идут к Мурманску. Сорокин и Соколов немедленно пошли на сближение. Это были «Мессершмитты-110». [225]
– Дима» за мной, в облака!
– передал Захар ведомому.
– Понял…
– Иду в атаку. Прикрой…
– Есть прикрыть!
Прямо с высоты Сорокин бросился на ведущего. Вот «мессер» уже в перекрестии оптического прицела. Сорокин нажимает на гашетку и дает длинную пулеметную очередь - по правой плоскости, по мотору, по кабине летчика. «Мессершмитт» загорелся, начал терять высоту. Один готов!
Похоже, что остальные растерялись, надо использовать удобный момент для нападения, пока они не пришли в себя. Захар рванул самолет влево и пристроился ко второму «мессеру», за третьим погнался Соколов. Но только Сорокин успел поймать врага в сетку прицела, как из облаков вынырнул еще один, четвертый. Захар резко доворачивает на него, нажимает гашетку: короткая, до обидного короткая очередь - и пулеметы захлебнулись. Что случилось - осечка, кончились патроны?…