Крылья Севастополя

Коваленко Владимир Игнатьевич

Раздумывать некогда, надо выходить из атаки. И в этот момент пулеметная очередь хлестнула по плоскости и кабине самолета, острая боль пронзила правую ногу.

«Ранен!… Уходить?» Решение созрело в долю секунды: «Таранить!». Сорокин дал полный газ, и его «миг», весь изрешеченный, устремился наперерез врагу. Теперь уже ничто не спасет фашиста. Рули «мессера» отлетели, и он врезался в скалы.

Но «миг» тоже получил повреждения: машину вдруг залихорадило, она начала забирать влево и наконец сорвалась в штопор. С большим трудом Захар вывел «миг» из опасного положения. Но куда посадить истребитель? Глянул вниз: в длинном, извилистом ущелье мелькнуло небольшое

замерзшее озеро. Скорее туда! Чтобы предупредить пожар, Сорокин выключил зажигание и перекрыл краны бензобаков. На всякий случай поднял очки на лоб и левой рукой уперся в край приборной доски. Кажется, все меры предосторожности приняты, можно садиться. Не выпуская шасси, Захар осторожно посадил самолет «брюхом» на поверхность озера. Пробороздив в снежной целине глубокую рытвину, «миг» замер. В кабину ворвался горячий пар из водяного радиатора, порядком помятого во время приземления.

Летчик остался один на один с искалеченной машиной… Что предпринять? Пурга неожиданно утихла, словно [226] оборвалась по мановению волшебной палочки. Отстегнув лямки парашюта, Сорокин начал вылезать из кабины и вдруг замер: откуда-то со стороны внятно донесся заливистый собачий лай. Захар резко обернулся и увидел, что к нему несется огромный пес… Он поспешно захлопнул колпак кабины. И вовремя: через мгновение пес бросился на самолет, за плексигласом оскалилась свирепая морда дога в ошейнике с медными бляхами. «Откуда здесь дог?» - недоуменно подумал Захар. И тут же вспомнил: товарищи рассказывали, что некоторые немецкие летчики летают со служебными собаками. Он вытащил из кобуры пистолет, осторожно приоткрыл колпак и два раза выстрелил. Дог взвыл и забился на снегу…

Летчик огляделся. Справа - сплошные скалы, слева - тоже. Но сзади!… От неожиданности Захар вздрогнул: у подножия сопки на льду озера лежал, зарывшись левой плоскостью в снег, двухместный «Мессершмитт-110». Сразу все стало ясно: подбитый в начале боя фашистский самолет приземлился в том же месте, что и он. Вот так случай! Впрочем на войне и не такое бывает. Но где фашистские летчики - погибли? Словно в ответ, морозный воздух прорезал выстрел. К самолету, проваливаясь в снегу, неуклюже двигалась темная фигура в летном комбинезоне. Раздалось еще несколько выстрелов. Сорокин выскочил из кабины и, присев за плоскостью «мига», прицелился в гитлеровца. Выстрел - и вражеский летчик схватился за живот, но устоял на ногах. Еще один выстрел - немец упал.

Теперь надо пробираться к своим. Но как идти по такому снегу? И далеко ли до наших позиций? Раздумывая, Захар бросил рассеянный взгляд в сторону «мессершмитта» и… инстинктивно пригнулся: перебегая от валуна к валуну, к нему приближался второй гитлеровец. Поняв, очевидно, что незаметно подойти ему не удастся, он открыл огонь первым. Завязалась перестрелка. В сумраке полярной ночи не так-то легко попасть в цель… Пули со скрежетом ударялись о скалы и рикошетом отлетали в мягкие снежные сугробы…

Неожиданно гитлеровец замолк. Кончились патроны? Из-за валуна на ломаном русском языке прозвучало:

–  Рус, сдавайс!

Не помня себя от злости, Сорокин двинулся навстречу врагу. Идти по глубокому снегу было тяжело, к тому же мешала раненая правая нога - она нестерпимо ныла и подворачивалась на ходу. Все же они хоть и медленно, но [227] верно сближались. Уже отчетливо видно лицо фашиста, на пальце его руки, сжимающей рукоятку финского ножа, блеснул золотой перстень. Почему-то этот перстень вызвал у Сорокина приступ бешенства.

–  Гад!
– Он поднял пистолет для решающего выстрела. Осечка! В тот же миг гитлеровец

прыгнул, взмахнул финкой. Удар пришелся прямо в лицо, в стиснутые зубы. Падая, Сорокин успел выбить финку из рук фашиста и увлек его за собой на лед. Началась борьба. Напрягая последние силы, Захар оторвал руки гитлеровца от своей шеи и двинул его коленом в пах. Немец дико взвыл и отвалился в сторону. Пистолет! Превозмогая нестерпимую боль в шее, Захар повернул голову! чуть в стороне тускло поблескивал в снегу его «ТТ». Всего лишь три шага… Три-четыре секунды… Жизнь или смерть?! Фашист уже пытается подняться, опирается на локоть…

Несколько раз перекатившись боком, Захар преодолел роковое расстояние, отчаянное усилив - и вот спасение в руках. «Осечка!» - вспомнил он и, перезарядив пистолет, не целясь, выстрелил прямо в надвигающуюся фигуру.

–  Все!
– сказал сам себе.

Сразу стало необыкновенно тихо.

Он прислонился спиной к холодному граниту скалы. Тело била противная, мелкая дрожь. В голове калейдоскопом мелькали картины пережитого воздушного боя, вынужденной посадки, рукопашной схватки… Мучительно ныла раненая нога, сильная боль ощущалась в залитой кровью правой части лица. Теперь он видел только одним левым глазом. Ветер рвал полы расстегнутого реглана, леденил грудь. Неужели теперь, после всего, придется погибнуть в снежной пустыне?

Мало- помалу пришел в себя. В кармане пальто нащупал патроны, положенные туда механиком -предусмотрительным Мишей Дубровкиным. Негнущимися, словно чужими пальцами, зарядил пустую обойму пистолета. Мало ли что еще ждет! Горсть снега, приложенная к пылающему лицу, немного освежила, прояснила сознание.

Надо идти. Достал из кабины самолета бортовой пакет и ракетницу. Превозмогая боль, еле-еле ступая на раненую ногу, пошел по глубокому снегу. Вокруг все тот же унылый пейзаж: сопки, гранитные валуны, ущелья, неглубокие промерзшие речки, чахлые карликовые березки. И снег, снег… Лицо пылало от раны, от мороза так, что забывал о боли в ноге. Он старался не думать о своем положении, повторял одно и то же: «Надо идти!» [228]

…Сколько он прошел - два, пять, десять километров? Вокруг ни одного сколько-нибудь заметного ориентира, определить пройденный путь нет возможности. Но сил истратил много, даже захотелось есть. Он достал из кармана плитку шоколада, отломил небольшой кусочек, положил в рот. И тут же вскрикнул от боли - верхние и нижние зубы, в которые пришелся удар финки фашиста, почти не держались в кровоточащих деснах. Зачем ему теперь печенье, галеты, консервы? Только лишняя тяжесть… Оставив себе на всякий случай немного шоколада, он бросил в снег все остальное. Идти стало легче.

Наступила ночь. Захар ощутил невероятную усталость, смертельно хотелось спать. Стоило остановиться, как сознание начинало уплывать куда-то… Метель убаюкивала, как колыбельная песня: ляг, вытяни усталые ноги… Но он хорошо знал, что если уснет, то уже никогда не проснется. Нет, надо идти!

…Кажется, он идет уже четвертый день. Все чувства притупились. Даже чувство голода. Добрался до незамерзающей горной речки, напился, черпая пригоршнями ледяную воду. Речка впадала в озеро, покрытое льдом. Машинально ступил на лед, прошел несколько шагов… И не успел опомниться, как очутился по пояс в студеной воде… То и дело оступаясь на скользких камнях, с трудом выбрался на берег. Бурки и брюки мгновенно превратились в обледенелый панцирь. Придется разводить костер. Собрал кучу сухого валежника и выпустил в нее последние ракеты (спичек не было). Валежник не загорелся, все старания были напрасны…