Крылья Севастополя

Коваленко Владимир Игнатьевич

Но и тех, кто остался в живых, судьба так раскидала, что встречаться удается отнюдь не так часто, как хотелось бы. Редко, очень редко встречался с Сашей Толмачевым. В войну извилистые наши фронтовые дороги то пересекались, то надолго расходились. Иногда мы, воздушные разведчики, подолгу базировались на одном аэродроме с гвардейцами Токарева, взаимодействовали при выполнении боевых заданий, жили одной дружной семьей. Потом снова расставались, и только по сводкам из газет узнавали о потопленных токаревцами кораблях, об уничтоженных вражеских самолетах. И всегда рядом с именем командира Токарева стояло имя штурмана Толмачева. Вместе они летали до 1943 года, затем Герой Советского Союза полковник А. Ф. Толмачев был назначен

флагштурманом военно-воздушных сил Черноморского флота. Еще не отгремели последние военные залпы на западе, а флагштурман уже принялся за обучение молодых. Начал с составления аэролоции Черного моря, для чего вызвал в штаб ВВС ЧФ двух штурманов-разведчиков, достаточно хорошо знающих весь обширный район. Так мы встретились снова. И проработали вместе несколько месяцев. По-прежнему он был молод, любознателен, неутомим. Рядом с ним мы всегда чувствовали, как много [236] еще надо учиться, чтобы не отстать, быть на уровне растущих с каждым днем требований.

Вскоре он уехал в военно-воздушную академию, после которой были трудные годы штурмана-испытателя на новой, реактивной технике. Но и этого Толмачеву показалось мало - он поступил в Военно-морскую академию имени Ворошилова. Затем служил на Севере, был преподавателем Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского.

Но все чаще давали о себе знать старые раны, и в 1958 году полковник А. Ф. Толмачев ушел из армии. Было ему в ту пору всего 45 лет.

Он стал капитаном речных кораблей, водил суда по Москве-реке и Химкинскому морю, а тянуло по-прежнему в родную стихию, к самолетам. Летать нельзя? Что ж, он будет конструктором. И он пошел работать в конструкторское бюро известного всему миру ученого-самолетостроителя.

После долгой-долгой разлуки, через четверть века, мы снова встретились. Глянули друг другу в глаза и покачали головами: время, время… За эти годы у Толмачева многое изменилось: выросли дочери, которых я и не видел, когда-то молоденький врач Наташа Муромцева, супруга Толмачева, стала солидным ученым, кандидатом наук, сотрудником научно-исследовательского института.

Полковник в отставке Андрей Владимирович Чернов, с которым не раз летали в разведку, поселился в Пятигорске, активный общественник, возглавил совет ветеранов. Тоже не виделись более тридцати лет, встретились лишь на юбилейном слете ветеранов полка.

И с Миней Уткиным не виделись лет двадцать. Не знаю даже, как назвать историю нашей встречи - печальной или счастливой?…

Ранней весной 1945 года мы провожали Миню в Москву, в Военный институт иностранных языков (сказалась-таки давняя тяга к английскому). Два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени украшали его грудь, но он совсем не был похож на грозного «воздушного волка». Может, потому-то мы с легкой душой и отпускали его, понимали - там он теперь нужнее. Да и сам Миня был счастлив: в Москве его ждали Тамара и маленькая дочурка.

Уткин блестяще сдал экзамены, закончил институт, стал работать за рубежом. И я потерял его из виду. Бывая в Москве, обращался в справочное бюро, отвечали - [237] не проживает. Но однажды - странное дело - перед самым отъездом из Москвы в справочном бюро ответили, что Михаил Георгиевич Уткин, 1916 года рождения, в Москве действительно проживает - и дали адрес. По возвращении домой я тотчас написал письмо и через неделю получил ответ и фото. Письмо меня ошеломило: жена писала, что два месяца назад Миша умер.

Что поделаешь? Оттуда возврата нет. Одно меня смущало: письмо подписала Светлана, а не Тамара, но мало ли что могло случиться за 20 лет? Когда был опубликован очерк «Салют Михаила Уткина», я послал газету Светлане: будет память о Михаиле, тем более, что дети растут, пусть знают, какой у них был отец.

Вскоре получаю письмо от Светланы: ее муж, старший лейтенант Михаил Георгиевич Уткин, тоже воевал

на Черном море, но он не летчик, а моряк-катерник. Из очерка она поняла, что произошла ошибка.

А на второй день у меня раздался звонок из Москвы. Звонил «мой» Уткин.

–  Мне передали твой очерк, - чуть заикаясь от волнения, говорил Миня.
– Ты же молодец, брат Володимир.

–  Где же ты пропадал два десятилетия?
– с обидой спросил я.

–  За рубежом, дружище, за рубежом. А теперь обосновался в Москве. В отставку вышел.

Вскоре мы встретились, разыскали в Москве Виктора Бондарева, нашего стрелка-радиста, и, конечно, говорили - не могли наговориться.

С Захаром Сорокиным после войны мы много лет жили в одном городе, дружили семьями. Его основательно беспокоили старые раны, но он не унывал, был энергичен, жизнедеятелен. Как-то приехал к нему прославленный летчик Михаил Водопьянов - услышал, что такой необыкновенный герой живет в Евпатории, и решил познакомиться. Они долго сидели на пустынном, безлюдном берегу, вдали от людской толчеи. Их объединяло героическое прошлое, но надо было строить и будущее. «Дядя Миша» - Водопьянов - посоветовал Захару написать книгу, буквально «усадил» его за письменный стол. Помогла и жена Захара - Валентина Алексеевна, женщина волевая, она помогала мужу во всем.

Они переехали в Москву. Одна за другой вышли две книги Сорокина. Захар ездил по воинским частям, выступал перед солдатами и матросами. Встретившись с ним, первый космонавт Земли Юрий Гагарин оставил фотографию [238] с такой надписью: «Мы все учились у Захара Сорокина».

У Захара хранилась географическая карта, густо исчерченная разноцветными линиями. Это маршруты его поездок: города и поселки Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока, Крайнего Севера… Везде его слушали затаив дыхание. Но после каждой такой поездки на ногах Сорокина открывались старые раны. Он ложился в госпиталь, как говорил с шутливой грустью - «на капитальный ремонт». Последний раз Сорокин ушел на лечение в начале 1978 года - это была двадцатая с 1941 года операция. А 19 марта его не стало. В госпитальной тумбочке осталась недописанная статья о героях-летчиках.

Да, время неумолимо. Но не стареют душой ветераны. «Неистовый грек» Дима Триандофилов не утратил своей неиссякаемой энергии. Он стал профсоюзным работником, на шестом десятке окончил высшую профсоюзную школу. Не погасило время и веселый нрав Николая Астахова. В молодости он доказывал, что веселые живут дольше, и, похоже, оказался прав. Белый, как лунь, он и после войны не расстался с военной формой, с фуражкой с «крабом».

Александр Карпов - ленинградец. Увиделись на юбилейном слете 30-го РАП. Все такой же крепкий, неторопливый, надежный. Приехал на встречу и Юлий Новиков - доцент Одесской партшколы. От него буквально не отходили бывшие летчики третьей эскадрильи - Карпов, Крайний, Крылов, Вороненко. И почти все механики третьей. А наших дальних разведчиков осталось совсем мало: Уткин, Ковальчук, Чернов да я… Летит время. С каждым годом - все стремительнее. А Севастополь растет, хорошеет, одевается в прекрасный изумрудный наряд лесов и парков. И бережет память о тех, кто мужественно, не жалея сил, сражался за него с ненавистным врагом, кто отдал жизнь за великое правое дело и навеки остался молодым.

Ни один генеральный конструктор не придумал еще машину, способную перемещаться во времени. Возвращался на аэродромы прошлого способна только человеческая память.

Примечания

{1} Редан - выступ на днище фюзеляжа гидросамолета, служащий для облегчения отрыва от воды при взлете.

{2} САБ - светящая авиационная бомба.

{3} ГСТ - гидросамолет транспортный.

{4} Так из-за неубирающегося шасси прозвали наши летчики пикирующий бомбардировщик Ю-87.