Крылья
Шрифт:
– Ты… – Сказала она, кривя губы.
– Ты… – Она вдруг стала, ломая пальцы расстегивать крутку. – Забери свою куртку! Не нужна она мне! Я все равно на Крышу пойду. Ты же… Ты…
– Я не трус, Вера! – Выкрикнул я свой действительно настоящий страх.
– Я не трус! Ты не знаешь что там на Крыше! Я не знаю что там на Крыше! Никто не знает! Даже Тим! Даже Ландгрувер! Может только Династы знают.… Да и то.…Ой! – Вера прижала кулачки к губам и сделала круглые глаза. Я запоздало прикусил язык. Сплюнул через плечо три раза и постучал каблуком об пол.
– Детство это все. Приметы, наговоры всякие, но мало ли.
– Ну, что? – Спросил я Веру.
– Мы идем? Идем в Город?
– Хорошо… – Согласилась Вера и опустила свою голову в бетонной пыли.
– Идем… – Она снова вложила свою ладонь мне в руку и мы пошли. Хрустко давили крошку. Светляки в моем фонарике, почувствовав дорогу, светились ярче.
– Я вообще не понимаю, как они чувствуют дорогу? Они же слепые? Вот ведь тоже незадача! Думать о таком что есть, а не понимаешь. Ну, да ладно. На то, чтобы думать есть Химики. Они все знают или почти все.
–А, вот, про Династов, я точно зря сказал. Зря! Их может быть на весь Город человек десять, а может быть и меньше. Они в Храме живут. Им Храмовники и служат. Ну, да ладно. Шут с ними со всеми. Теперь бы только до Города дойти.
Я через плохие подъемы шел. Вере там не спустится. Придется обходить. А любой обход – это день не меньше. Уровни они длинные, а подъемов-спусков не много. Да если и есть, то половина – труха.
– Самсончик… – Прерывисто проговорила Вера.
– Самсончик потише… Я не успева… Ю… – Я остановился с удивлением разглядывая девочку. Вера подошла ближе и виновато посмотрела мне в лицо. Ее щеки горели. Я потрогал мочки ушей. Они были ледяными.
– А ну-ка кашляни! – Вера, отдышавшись, уже не выглядела больной.
– Самсончик ты чего? – Забеспокоилась она.
– Я, правда, не больная. Правда. На вот – Кхе… Кх-грмхе… – В ее кашле, сухом с хрипами отчетливо проступала болезнь. Только начинающаяся болезнь.
– Ты ничего не ела после того как Тимоша упал? – Вера молчала.
– Может быть, ты грибов поела без ферментов?
– Что ты Самсончик? – Заулыбалась Вера вымученно.
– Я же знаю, что грибы нельзя без ферментов есть. Не ела я ничего Самсончик и не пила ничего. Я только своей рубашкой Тима накрыла. Он уже совсем тихий лежал. Раньше он мне не позволял себя накрывать, а когда он глаза закрыл и уснул, так я рубашку сняла и его укрыла. – Вера замолкла. Наверное, она чувствовала себя виноватой.
Я расстегнул ворот своей теплой в большую клетку рубашки для того, чтобы освободить шею. Шеей лучше чувствовать холодно на уровне или тепло.
Кожу лизнул промозглый ледяной сквозняк.
– А ну… – Я отстегнул с пояса флягу. Почти полную флягу с водой.
– Пей…
– Самсончик. – Испугалась Вера.
– А ты? Тут же вода.…
– Знаю, что вода. – Откровенно грубил я.
– Пей… – Вера осторожно взяла фляжку и долго возилась с пробкой.
– Никак, Самсончик. Никак… Я потом. Ладно? – Я выхватил из ее рук флажку и легко скрутил пробку. Вера хитрила. Она знала, что воды у нас немного.
Она знала, что всю ее пить сейчас нельзя. Потом может не остаться сил. Нужно экономить. Но и я знал, что если Вера больна, то до Города нам не дойти.
– Просто не дойти и все! И до Крыши тоже.
– Пей, Верунчик. – попробовал я говорить с ней нежнее.
– Пей. Тебе надо.
– Хорошо. – Согласилась Вера и, опрокинув флягу, стала жадно глотать воду. Она напилась, слизнула с губы каплю и протянула флягу обратно.
– Спасибо Самсончик, спасибо. – Ее лицо, из бледного, вдруг, стало молочно – белым, глаза закатились, и она медленно осела на пол. Я оторопело сел рядом.
Мы с Верой не прошли и сотни метров. Даже не дошли до обвала за последним подъемом. Я все еще боялся, что подъем будет засыпан и придется искать обход.
– А теперь? А теперь. Что же теперь?
– Как же ты так? Верунчик? А? – Я повернул ее лицо к себе. Впалые щеки. Темные синюшные губы. Дыхание мелкое и частое. Я коснулся губами лба.
– Черт!… Черт! Черт! Черт! – Лоб был горячим, словно реакторы Истопников. Я взял ее ладонь, и прижал к своей щеке.
– Самсончик… – Прошептала Вера.
– Самсончик, ты меня оставь. Ты дойдешь сам. Я знаю, что дойдешь. И до Города дойдешь и до Крыши дойдешь. Мы вдвоем не дойдем, а ты один дойдешь.
– Я здесь полежу. Я тебя подожду. Ты же вернешься, правда? А и не вернешься – так ладно. Хоть ты останешься цел. – Ее голос становился все слабей. Все тише.
– Помолчи уж. – Тихо ответил я. – Помолчи. – Вера замолкла. Только стискивала своей ладонью мои пальцы. Потом глаза ее закрылись и пальцы ослабли.
Я наклонился к ее лицу, ловя дыхание. Она дышала. Часто, но ровно.
– Вот ведь как.… Вот ведь.… Вот… – Я снова вытянул шею. По коридору гулял сырой сквозняк, выдувал из – под рубашки последнее тепло.
– Ах ты, Вера – Верунчик. Что же ты так? Тим ведь не уснул тогда. Он умер.
– Он умер, а ты ему рубашку свою дала. Да и застыла совсем. Нельзя же на таком сквозняке почти голой сидеть. Нельзя же просто. Как же ты так?
– Хотя бы в одеяло завернулась. Или его одеялом укрыла. Да, чего уж там? Все равно не в себе была. Тот, кто смерть рядом видит – все равно сердцем болеет.
– Может быть и Вера тоже? Может и не простуда у нее? Просто душа изболелась? Может, держалась пока я не пришел? А, я пришел – так сразу легче и стало. А стало легче – вот, и разболелась.
– Раньше держалась потому, что одна была. Страшно тут уже. Все-таки уровень за сотню. Редко кто доходит.
Я поднялся на ноги. Оставаться здесь больше было нельзя, сквозняк за двое суток добьет и меня и Веру.
Я снял каску, положил с ней рядом.
– Пусть хоть светло ей будет. – Светляки завозились под стеклом. Потянулись мордами вверх. Я погладил фонарик.