Крым-2. Остров Головорезов

Аверин Никита

Первая часть пути шла вдоль моря — из Феодосии в сторону Берегового.

Город прощался с листоношами и примкнувшим к ним севасто­польцем, будто с дальними и нелюбимыми родственниками — с молчаливым облегчением. Никто не вышел из домов, никто не по­любопытствовал, кто же тут рассекает на громогласном джипе, еще и дымящем, как «буржуйка», даже ограбить не попытались. Шоссе шло вдоль моря. По левую руку тянулись невысокие сопки, покрытые выжженной жесткой травой.

Бандерольке нравились эти места.

На уроках истории, обязательных для каждого листоноши, она усвоила: Феодосия — один из древнейших городов Крыма, грецкая колония. Был такой народ — грецки,

разводили орехи, жали из них масло и торговали по всей Европе. Кажется, гречку тоже они культивировали. Как бы то ни было, зажиточные купцы основали в Кры­му поселение — Феодосию. Кажется, ссылали туда собственных ха­нов, проигравших на Олий-Пильских играх. Про игры Бандеролька запомнила потому, как видела в них пример мудрости древних: вме­сто того, чтобы устраивать Катастрофу или идти рать на рать, грецки выставляли собственных ханов и просто влиятельных людей на соревнования. Метали пушечные ядра, кидались копьями и, кажет­ся, бегали на высоких, как табуретки, сандалиях. Проигравший от­правлялся в Феодосию, бывшую тогда городом северным — то ли относительно грецкой метрополии, то ли потому, что климат был не­ласков, только-только закончился ледниковый период.

В Феодосии ханы дичали и начинали промышлять морским разбоем. А еще писали стихи. Бандерольке запали в душу строки одного из ссыльных:

Скоро осень, все изменится в округе… Смена красок этих сладостнее, Постум, Чем наряда перемена у подруги…

Так обращался неизвестный хан к своей подруге-листоноше, по имени видно. И еще ниже тот же хан жаловался, упрекая девушку по имени Постум в корыстолюбии:

Протекаю, говоришь? Но где же лужа? Чтобы лужу оставлял я, не бывало. Вот найдешь себе какого-нибудь мужа, Он и будет протекать на одеяло!

На этом месте Бандеролька всегда сочувствовала древней коллеге Постум. Надо же было найти себе такого! И нытик, и еще вдобавок хан в отставке. Наверняка гарем мечтал завести, и чтобы его еще и обеспечивали.

Как бы то ни было, в окрестностях Феодосии прямо чувство­вался грецкий дух.

По сглаженным ветром холмам наверняка бродили печальные из­гнанники, призывая вдохновение и любуясь Черным морем — Пон­тами. как они его называли, намекая на непростой характер водоема. Здесь было удивительно спокойно и вместе с тем печально. Яркое солнце, гладкое (стоял штиль) темно-синее море, полоска галечного пляжа (среди обычных камешков попадались сердолики и халцедо­ны, а еще яшма и агаты, из которых местные умельцы делали колеч­ки и серьги) — все было не только безлюдно, но и безжизненно.

Бандеролька тряслась на переднем сидении «Мародера» рядом с Телеграфом, и ей захотелось поделиться впечатлениями, чтобы хоть как-то нарушить смертную, сладкую тоску пейзажа.

— Вот и до Катастрофы здесь все было таким, — пробормотала она, будто бы ни к кому не обращаясь.

— Ошибаешься, — не без удовольствия откликнулся бывалый листоноша. — Я читал воспоминания о Феодосии и окрестностях. Тут до Катастрофы было людно и неспокойно: то ли великое пере­селение народов, уже и не поймешь, то ли оккупация, в общем, каждое лето Феодосию пытались захватить варвары-«отдыхайки». Их описывают как людей с ярко-красной, облазящей пластами, кожей, вороватых, толстых и ненасытных в удовольствиях. Коро­че, «отдыхайки» имели все, что удавалось расшевелить, жрали все, что удавалось найти, бухали и ширялись. Даже местную траву ку­рили. Я так и не понял, мутанты они были или просто другой на­род, но «отдыхайки» занимали дома коренного населения и вы­нуждали аборигенов трудиться на их благо.

Бандеролька этого не знала и глубоко задумалась.

— У нас в Севастополе, говорят, тоже были, — подал голос с за­днего сидения Стас. — Сам не видел, от стариков слышал. Мол, обожрутся «отдыхайки» зеленых слив — и все кусты загадят. Какое-то дикое кочевое племя, наверное.

Бандеролька представила себе толпу облезлых толстых красно­кожих мутантов, обрывающую неспелые фрукты, и содрогнулась. Неужели Катастрофа — логичный итог цивилизации? Листоноши стараются сохранить ее — в виде истории, технологий, памяти. Не­сут идеалы гуманизма уцелевшим людям, позволяют им обмени­ваться информацией. А отличаются ли нынешние люди от про­шлых, угробивших себя и весь мир? Не завершилась ли история единственно возможным и логичным путем — всеобщей гибелью? И не принесут ли знания, сокрытые в бункере, новую войну? На эти вопросы у нее не было ответов, и Бандеролька надеялась, что умный, никогда не ошибающийся Филателист все рассчитал вер­но и действует во благо.

Точнее, она, Бандеролька, действует.

Дорога убаюкивала. Подвеска у «Мародера» была достаточно хорошей, чтобы не очень трясло, и солнце припекало. Бандероль­ку начало клонить в сон. Она лениво поглядывала на море, и не сразу заметила движение.

Они уже выехали за городскую черту, поблизости не было ни жи­лых строений, ни эллингов, и опасности ожидать было неоткуда. Именно поэтому Бандеролька не сразу поняла, что море шевелится.

Сначала ей показалось, что просто поднялся ветер или начался прилив, и к берегу прибило обломки плавника и серую пену, но уже через несколько минут дрема слетела, и Бандеролька осозна­ла: там, в едва намеченном шевелении моря, что-то копошится. Ждать от воды хорошего не приходилось.

— Справа, — негромко сказала Бандеролька, — в воде.

Телеграф притормозил.

«Мародер» оглушительно чихнул, выпустив облако густого, как чернила каракатицы, и едкого дыма, и заглох.

Стас нервно рассмеялся.

Бандеролька подтянулась на руках, ухватившись за раму, и вы­бросила ноги вперед, выпрыгнув из автомобиля на растрескавшее­ся дорожное покрытие, сквозь которое пробивались верблюжья колючка и чертополох.

Узкая полоска почвы между шоссе и прибоем поросла рыжей травой. Тут и там разбросаны были бледно-сиреневые звездочки бессмертника. Одинокая олива трепетала серебристыми ли­стьями.

Бандеролька вытащила пистолет. Стреляла она хорошо, но по­падала не всегда, поэтому надеялась на огневую поддержку Теле­графа. Листоноша, однако, не встал с ней плечом к плечу. Он от­крыл капот и разразился ворчливой тирадой:

— Ах ты ж, изобретатель! Наизобретал, мастер-ломастер, очу­мелые ручки! Черт знает что, а не двигатель! Ты заведешься или нет, скотина дровяная?! Ем-мелина печь!

— Стас, — окликнула Бандеролька, поняв, что Телеграф слиш­ком занят, — иди-ка сюда. Я, наверное, перегрелась.