Крым-2. Остров Головорезов

Аверин Никита

— Черт с вами, — решил Иванов, — пойдем, провожу. Дезакти­вацию пройдете, зараженные вещи в камеру спрячете.

Внутри оказалось обыденно.

Бандеролька уже много раз была в пещерах, каменоломнях, бункерах, канализационных ходах и убедилась: все они, в прин­ципе, одинаковы. Разнятся только перекрестки и ходы, где-то все коридоры горизонтальны, а где-то — в несколько уровней и связа­ны шахтами; где-то приходится ползти или идти пригнувшись, а в других — Один, конь Пошты, спокойно проскачет, но общего больше.

Во-первых, под землей всегда тише, чем на поверхности. Мно­гометровая толща камня отделяет идущих (ползущих) по пещере

от привычной суеты, от свиста ветра, шелеста листьев, шагов про­хожих, птичьих трелей, голосов людей, лая собак, шороха волн. Во-вторых, под землей пахнет только тем, что ты принес, да еще сыростью. В-третьих, одинаковая температура, здесь нет дня или ночи, нет весны и нет зимней стужи. Здесь вообще нет времени. Ну и, конечно, сама путаница ходов, изгибы и углы, кажущаяся бес­конечность темных коридоров, их повторяемость... Все системы одинаковы.

Аджимушкайские каменоломни, естественно, не были исклю­чением из правил.

После обычной системы очистки и дезактивации Бандеролька с Телеграфом (точнее, Гривна с Длинным Рублем) оказались в центральном коридоре. Такое ощущение, что здесь прошли бои — стены были местами обрушены и заложены известняковой клад­кой, пол — неровный, то вверх, то вниз, исшарканный шагами за десятилетия. Вдоль стен тянулись толстые жилы кабелей и горе­ли редкие светильники — тускло, в половину накала. Проводни­ком выступал уже знакомый листоношам Иванов, без противогаза он оказался мелким, по плечо Бандерольке-Гривне, белобрысым вечным мальчишкой. Ему могло бы быть семнадцать-двадцать, но носогубные складки, красные белки и нос в прожилках, а так же порядком поредевшая шевелюра выдавали мужчину хорошо за тридцать. Плечи у Иванова были узенькими и покатыми, ноги — кривоватыми, и вообще он производил впечатление крепко под­дающего(водка, говорят, от радиации спасает) и нездорового под­земного жителя. Этакая бледная поганка.

Покинув пост, Иванов стал разговорчивым и дружелюбным — наверное, почуял наживу.

— Аджимушкайские каменоломни — мы зовем логово «Мушка­ми» — место легендарное, овеянное славой. Тут сначала просто до­бывали камни, а потом война шла. Вроде, не та, которая перед Ка­тастрофой, а подревнее. Вот и поставили памятник при входе ге­роическим защитникам не помню чего. Какого-то союза или какого-то альянса, что ли. Потом сделали музей, а после мы уже тут заняли. Атаманша с Барином тут организовали все.

— А не страшно под землей? — поддержала беседу Бандеролька.

— Да чего тут бояться! — отмахнулся Иванов. — Я каждый ка­мень знаю.

Бандерольке хотелось бы, чтобы его голос звучал несколько уверенней. Телеграф, скованный нежданным обетом молчания, только хмурился.

— И никто тут не водится, кроме людей? — задала Бандеролька наводящий вопрос.

— Болтушки разве что. — Иванова конкретно передернуло. — Но они не смертельные. Идиотом только стать можно.

О болтушках Бандеролька не слышала — но мало ли, что водит­ся в Крыму. Развивать тему она не решилась — накликаешь еще.

— Далеко нам идти? Мы к атаманше идем?

— К ней, а к кому же. Она в штреках смерти, — Иванов произ­нес название и нервно заозирался. — Не любит публичность. Пока доберешься — проголодаешься. Атаманша, как я говорил, людей не любит. А Барин, напротив, очень любит. Почти как болтушка. Забалтывает насмерть. Поэтому любящая дочь его и держит в Штреках.

— Название нехорошее — Штреки смерти...

— Это чтобы люди боялись.

— Как болтушек? — не сдержалась Бандеролька.

Они как раз свернули с главной тропы в какой-то темный штрек, Иванов тут же зажужжал новым фонариком. Бандеролька же вос­пользовалась обычной «зеркалкой» — консервной банкой, надре­занной с одной стороны, со свечой внутри. По опыту она знала, что обитатели пещер обожают рассказывать страшные истории. Ко­нечно же, Иванов не упустил случая напугать пришлых.

— Болтушки — страшные существа. Во-первых, они бессмерт­ные. Не, серьезно. Если кого поймают, начинают рассказывать о Сталине. Вот ты знаешь, кто такой Сталин? А я знаю, один раз еле от болтушки ушел.

— Они разумные?

— Не думаю. Повторяют одно и то же по сто раз, как будто заело. Про Сталина, значит, своего. Это был такой вождь в дои­сторические времена. И вот вроде, ничего болтушка не делает, только держит и говорит. Но люди не выдерживают, мозги-то не резиновые, идиотом стать можно. Так что увидишь — не здоро­вайся, беги.

— А как они выглядят-то?

— Как бабки.

— В смысле?

— Как древние бабки в синих халатах. Говорят, они тут то ли уборщицами были, еще во времена музея, то ли билетершами. А потом приключилась Катастрофа, и они мутировали. И никак не перемрут. Одно хорошо: территориальные. Где одна водится, там другие не ходят. И медленные, удрать можно, если уши вовремя заткнешь.

Телеграф не удержался — хмыкнул недоверчиво. Бандеролька только головой покачала. Разное, конечно, существовало в подзе­мельях, но бессмертные бабки? Нет, вряд ли. Очередная страшил­ка, легенда для новеньких, чтобы не совались, куда не след.

Штрек изогнулся и раздвоился. Иванов помедлил секунд пят­надцать — и это напугало Бандерольку больше легенды о болтуш­ках. Кажется, не так хорошо здесь проводник ориентируется. За­метив испуг спутников, Иванов поспешил объясниться:

— Редко здесь хожу, этот путь и на карту-то не нанесен, чтобы Баринаи Пееву не тревожили. Но вы не волнуйтесь, я дорогу най­ду. Дальше каменоломен не заблудимся.

Звучало не слишком обнадеживающе.

Этот коридор был совсем узким — еле-еле протискивался пле­чистый Телеграф. И довольно низким — даже Бандерольке перио­дически приходилось пригибаться. Потолок не производил впе­чатления надежного: над головой нависали плиты, готовые вот-вот обвалиться, желтоватые, белые, зеленые... Под ногами — каменное крошево. Приходилось одновременно смотреть и вверх, и вниз, чтобы не упасть и не задеть какой-нибудь «висяк».

Иванов двигался сноровисто, убегал вперед, ждал Бандерольку и Телеграфа. Они шли гораздо медленнее, осторожно. Кажется, над головой похрустывало и поскрипывало.

Снова свернули, пришлось перебраться через завал. Иванов встревожено зыркал по сторонам, Бандеролька нервничала. Ката­строфа загнала в подземелья огромное количество людей, процен­тов восемьдесят населения, наверное. И все-таки человеку плохо без простора и свежего воздуха, без солнца и воды: начинает мере­щиться всякое.

Бандерольке, например, уже несколько минут казалось, что не­подалеку кто-то бормочет, тянет и тянет старческую скороговорку про «а вот в наше время» и «проститутки и наркоманы». И нудит, и нудит, и гундосит, и гундосит. Сначала не замечаешь, а потом дей­ствует, как комар: вроде, и не кусает пока что, но лучше бы уже крови напился и заткнулся. Да что угодно, лишь бы заткнулся, не нудел, а то мозги закипают. И уже ничего, кроме этого звука, не слышишь, не замечаешь.