Крымский цикл (сборник)

Валентинов Андрей

…Твердыня херсонесской цитадели нас не забудет, друг мой Марциал. Недаром наши годы пролетели — здесь твой сарказм как молния блистал, звенели среди звезд мои сонеты… Увы, мой друг, пора на пьедестал. Наш час уходит, коль не лгут приметы, и скоро расставаться навсегда нам с Херсонесом, лишь в истоки Леты падет Полынь — печальная звезда. Семь раз менялись звезды над Собором, тускнела ночь, как старая слюда, и Колесо Времен пред нашим взором неспешно вдаль катилось мимо нас, сминая годы медленным напором… О Марциал, печален мой рассказ! О временах далеких, прикровенных пусть будет темен звук моих терцин и не ласкает слух непосвященных. Пусть ведаю о том не я один, но мало нас, и не откроют тайны свидетели ушедших вдаль годин. Как

встречи здесь прекрасны и случайны! В тот час, когда столкнула нас судьба, собрался здесь народ необычайный… О многом помнит старая трава: шуршанье змей, блеск их холодной кожи, и под луной нелепые слова, и комья наспех сброшенной одежи, и шорох сплетен жаждущей толпы, которая, видать, хотела то же… Простим врагам! Завистливы, глупы, они смешили нас своей интригой. И сладок час любви был и борьбы. Что ложь, что правда — нынче не решить, но мы не зря проникли в эти стены, и рады были так и дальше жить. Но кончен век. Настали перемены… Была эпоха наша золотой, прошли года и серебром, и бронзой, и век настал Железный — век пустой. О старый мир, веселый и курьезный! Тебя смела Железная Пята, и не вернешь года мольбою слезной, как не вернется к деве чистота. Все изменилось в этих старых стенах. Мы те же, но вокруг нас пустота и скорбь о неизбежных переменах. Не буду проклинать Железный мир — уйдет и он, и кровь застынет в венах всех тех, кто нынче пышный правит пир. Но в этот час, час нашего ухода, мы не забудем, старый наш кумир, наш серый дом под чашей небосвода, чреду базилик, башен и колонн. О Херсонес! Сын древнего народа, ты разорвал бесстрашно цепь времен и нас пригрел у этих скал безводных, что помнят пурпур харьковских знамен и кирок блеск героев благородных. Остались тени, и луны оскал, жара и гарь среди камней бесплодных. Мы стали мифом, друг мой Марциал! Пусть так, но время нас запечатлело и било в херсонесский наш кимвал. В него последний раз ударим смело. Твори, мой друг! Твори не для толпы — нам до двуногих тварей нету дела. Угрюмы, похотливы и глупы, они мертвей, чем тени дней далеких, мертвей, чем херсонесские столпы. Пиши для нас — последних, одиноких, сплотившихся у этих старых скал, таких любимых и таких жестоких. Твори и здравствуй, славный Марциал!..

Рабочая тетрадь. С. 8.

…Борис предлагает провести экстрасенсорное исследование «Базилики в-базилике». Цель: понять, отчего хироманты-гадалки ее облюбовали, а особенно почему они предпочитают «заряжаться» у колонн, а не, к примеру, возле алтаря.

Его теория: все эти колдунишки «черные», а потому заряжаются там, где «холодно», то есть отрицательной энергией. В этом случае непонятно, отчего «холодно» именно в районе колонн?

Вывод: Борис так и не нашел, с кем расписывать пулю. Делать ему нечего!..

Ладно, Лука, повествуй, ежели так не терпится! Да не облизывайся ты, не облизывайся! Слушаю.

Увы, в некоторых случаях (а сейчас случай именно таков) мысли нашего тюленя бегут наперегонки со словами. К тому же каждая фраза сопровождается Прицокиванием, причмокиванием… Прямо вампир какой-то!

…Света. Из Южно-Сахалинска…

Откуда?! Н-да, так издалека в Хергород, по-моему, еще никого не заносило!

…Фигура… Такая… Такие… А если… И еще… (Цок-чмок!) Лука бегал весь день. Лука нашел ей комнату на Древней, но надо бы найти комнату на самом Херза-поведнике, потому что она…

Она — кто? Комната?

…Не хочет просто в траве, даже если на одеяле, а в комнате постоянно соседки, те самые из Кемерова, их Гнус, оказывается, из нашего дома турнул, они и… (Цок-чмок!) …Увлекся, повелся, развоевался, напыжился, задергался, заегозил, стойку принял, копытами бьет, усиками дергает, губами подрагивает, наш тюленчик, херувимчик, казановчик…

Удивляет вовсе не смысловое ядро — мало ли с кем Лука здесь крутил? Разве что Южно-Сахалинск… Она часом не из ительменов? А вот форма изложения поражает. Не только

тон, но и весь облик. Тюленя не узнать: куда только подевалась скука, элегическая грусть, жалобы на возраст! Лука сияет, он бодр, он помолодел» почти такой же, как шесть лет назад, когда он приударял за бедной Иркой Щегловой.

Эка мужика зацепило!

Тюлень приплясывает на месте. Он собирается в город — достать где-нибудь огненной воды. Где-нибудь — вероятнее всего в ресторане, ибо в последние дни магазины высохли окончательно. Ну, с богом, а мы и на крылечке посидим. В город не тянет. Конечно, надо забежать на почту, где меня могут ждать интересные новости — посылка с сигаретами, например, или телеграмма от Черного Виктора. Пора бы уже! Но нет желания. Успеется! Херсонес пока не надоел, посему можно посидеть на крылечке и подымить, благо сигареты кончатся только дня через два…

Рабочая тетрадь. Обратная сторона. С. 11—12.

…О том, что «лягушки» и «кентавры» в конце концов сумели как-то договориться, свидетельствуют не только последующие многовековые контакты между ними. Можно найти и доказательства от противного. «Лягушки» закрепились в низовьях Буга и Днестра и на востоке Крыма. Между этими двумя ареалами расселения существовал своеобразный барьер — глубоко вклинившийся в море Крымский полуостров, точнее, его юго-западная часть. Казалось, стратегия и просто здравый смысл диктовали грекам закрепиться в районе современного Севастополя и на Южном берегу Крыма. Но преодолеть крымский барьер не удавалось в течение более ста лет.

Причина этого — тавры. Все попытки «лягушек» основать свои поселения на юге полуострова натыкались на жестокое, непримиримое сопротивление этого морского народа. Отпор был настолько силен, что вызвал у греков определенную растерянность. Очевидно, с легкой руки неудачливых колонистов в греческом сознании сформировался образ, а точнее «имидж» тавра — безжалостного пирата, грубого дикаря, украшавшего частоколы человеческими черепами, чуть ли не людоеда. Впрочем, это не помешало приписать обитателям Крыма не , только поклонения греческой (точнее, греко-малоазийской) Артемиде, но и неплохое знание греческой мифологии, в частности предания об Ифигении…

Ночью не спится, хотя днем из-за поганца Луки не подремал и часа. У пересохшего источника тихо, вокруг темень, только у сараев мелким светляком прогрызает ночь свет небольшого фонаря. На Веранде все спят, чуть слышно доносится сонное повизгивание Луки. У меня в руке кружка с уже остывшим чаем, пальцы, сжимающие сигарету, чуть подрагивают… И чего им, собственно, дрожать?

…О. не бросит мужа. Она его и не собиралась бросать, просто поссорились, и О. решила слегка его проучить. А я… А я — человек несерьезный и за эти два года серьезнее не стал. А вот ее муж скоро поступит в аспирантуру. И если меня не устраивает…

Надо было уйти сразу. Уйти не оглядываясь, потому что, когда я попытался что-то ответить, вышло еще хуже, вышло совсем плохо.

…Чужая жена, чужая судьба, чужая игра, чужая жизнь, чужая измена. Наскоро, на брошенной штормовке, на раздавленной пачке сигарет, на растоптанной верности, без прошлого, без будущего, без настоящего…

Город спит под холодной недоброй луной.

Как и раньше, сидим мы за старой стеной.

Нет, обман! Все — обман! Мы с тобой не встречались!

Ты знакома не мне. Ты была не со мной.

Яма все углубляется, и с каждым штыком выброс становится все труднее. Чаще и чаще меняю ребят на ведрах и лопате. А дальше пойдет еще хуже — под ногами уже влажно, вскоре под подошвами кроссовок захлюпает вода. Не сахар? Конечно, не сахар, но копать надо. Мы и копаем, только стараемся чаще отдыхать.

В перерывах Борис и Володя курят, оседлав полуразрушенные известняковые стены средневековой усадьбы, а неугомонный Слава бежит к соседям, в команду Д., где сегодня бесплатный аттракцион — Сенатор Шарап держит речь.