Крымский цугцванг 1
Шрифт:
— Ах, — отмахнулся Романов. И попросил: — Я не дипломат, а потому, кстати, как вас зовут?
— Михаил Миронович Круглов, посол Российской Федерации в Эстонской Республике.
— Извините, пожалуйста. Мне, конечно, говорили, и у меня даже где-то записано, кто у нас посол на этих задворках Соединенных Штатов, но перед отъездом на меня вывалили столько информации, что боюсь, переврал бы.
Так вот, Михаил Миронович, поскольку вы посол в этой деревеньке, то я на вас и возлагаю все дипломатические и юридические тонкости приветствия в связи с предстоящей коронацией.
Круглов кивнул и не удержался, заметил:
— Только это не коронация, в Эстонии республика.
Романов удивился. Вот это удивительное чувство юмора! И как он поднялся до такой ступени карьеры?
Но в слух ничего говорить не стал, продолжив на прежнюю тему:
— А мне велено всего лишь представлять наше государство. Вот я этим и займусь. Вы же тяните воз проблем. Когда я понадоблюсь, звоните. А относительно ухудшения отношений. Бог мой, как отношения с Эстонией можно еще ухудшить? Объявить войну?
— Спа-си-бо! — задумчиво сказал посол, выслушав эскападу. Он встречал разных чиновников — и дураков, и не очень. И чересчур запальчивых, готовых за пять минут разговора трижды объявить о начале военных действий. Особенно сильный разброс был среди политиков. Привык ко всему. Но тут, по крайней мере, приехал член коллегии МИД и посол, то есть коллега. М-да. Правда, дипломатический стаж у этого «коллеги» несколько дней, но все-таки. И что он увидел? Ужас! Не мог же Ларионов в Москве сойти с ума за последние дни?
Кадровому дипломату, привыкшему размерять каждый шажок и любую интонацию, поведение Романова показалось поведением слона в посудной лавке. С тем примечанием, что платить за битую посуду придется ему, послу, а полномочный представитель через два дня уедет.
Он холодно уставился куда-то в лобовое стекло, галантно намекая, что крайне не одобряет поведение прибывшего эмиссара. Романов покосился. Наверное, он бы повел себя также, если бы в институт прибыл начальник и начал тыкать носом. Нехорошо как-то. Может, намекнуть, что он более интеллигентен, чем кажется?
А, к черту!
Этим вечером, насколько он помнил по сообщениям, в Таллинне открывалась выставка новейшей английской живописи. Честно говоря, живопись он не понимал, а потому и особо не любил. Вот английская поэзия нравилась больше (как, впрочем, и русская). И потому еще раз встретиться с англосаксонским миром, пусть и в другой ипостаси, не отказался бы. Так и решил.
В бытность изучения прошлого, Романов пришел к выводу, что насколько плохим является правительство, настолько хорошим бывает оы4ы4111бщество. И ему даже показалось, что чем хуже, тем лучше. Разумеется, только без крайностей. Тоталитарные режимы и тоталитарные общества похожи в одинаковости плохих черт.
Вот Англия, например. Что тут скажешь, общество у них хорошее. Целая цивилизация сформировалась. И любоваться на ее достоинства можно постоянно. И правительство хорошее… на большом расстоянии.
Поэтому, обговорив расписание празднества, уловив свои задачи и свою роль, Романов сообщил, что намеревается посетить данную выставку. Она же сегодня, кажется, открывается?
Посол
Что ж, пусть думает, как хочет, лишь бы не открывал рот со своими догадками.
Посольский Форд был отдан в его распоряжение и к шести часам он прибыл на выставку, сознательно опоздав к открытию. Получилось так, что торжественные речи и славословие как в сторону Великобритании, так и Эстонии прошло без него. Россию все равно, если и вспомнили, то только обругали. Зато он шел и смотрел картины практически один.
Если сказать честно, то никого из авторов он не знал. Ему милей был англосаксонский мир в прошлом, чем настоящая галиматья неомодернистского толка, которая представляла большую часть картин. Но на одной картине Дмитрий Сергеевич увидел пейзаж Лондонской улицы, очень похожей на ту, где проживала Маша.
И застыл около нее.
Он стоял и смотрел, а мысли были далеко, в том несколькомесячном прошлом, где он имел счастье познакомиться с ней.
— Эскюзьми, плииз, — пропело около него и он очнулся. Рядом стоял служитель, что-то повторил вновь на ломаном английском. Романов с некоторым трудом понял, что у него просят визитку. На всякий случай он переспросил на не менее ломаном языке. Служитель, поняв, кто перед ним, заговорил на русском с большим акцентом. Сегодня выставка была закрытой и пускали только дипломатов и различных деятелей от политики и культуры. Надо было представиться, иначе попросят.
Он нехотя отдал ему карточку. Их было у него мало — типография МИДа сделала, но столько, что хоть вообще забудь о них.
Служащий посмотрел, откровенно удивился, увидев должность странного русского, и куда-то поторопился.
Пусть. Весь колорит сбил. Ах, Маша-Машенька! Он вспомнил, как она лукаво прикусила губу, подведя к дому, где была ее квартира. Разве ж он думал, что она уже тогда знала, чем закончится их вечер. А она знала, как сама позже призналась.
Он не торопясь пошел вдоль ряда картин, бегло вглядываясь в сюжеты. Ба! Да ведь это гостиница, где они жили почти всей делегацией! Дмитрий Сергеевич внимательно вгляделся. Да, вон даже несколько поцарапанная дверь. Хорош художник, все разглядел. Кажется, недооценил он модернистов. Хотя, нет, это не модернизм, картина написана в стиле настоящего реализма.
— Не правда ли, Конверсон рисует с фотографической точностью, — остановившийся рядом господин опять прервал его одиночество. Романов незаметно вздохнул. Здесь не посмотришь в тишине и спокойствии. Может, заказать копию? Или проще, заказать саму Машу? Что, кстати, надо это типу. Судя по акценту, не русский, шел бы своей дорогой.
— Лондон красив сам по себе, — отозвался он грустно, — зачем еще что-то придумывать? От этого он только потеряет. Знаете, я видел некоторое количество городов мира, и лично, и через видео. Лондон лучше всех. Ну, может только Москва кое-где переплюнет.