Крымский излом
Шрифт:
Второй приказ был о том, чтобы все немедленно зарегистрировали в городской управе всю живность: кур, петухов, уток, гусей, овец, коз, свиней коров и телят. А так же лошадей, у кого они были. Без разрешения управы пользоваться своею живностью тоже было запрещено под угрозой расстрела. Через несколько дней немцы с татарскими полицаями пошли с обысками по домам. У моего друга Петьки, мать спрятала козу - у Петьки была маленькая сестренка. Но козу нашли - донес сосед-татарин, и мать забрали. Потом пришел тот татарин, Хасан его звать, и сказал, что мать Петькину немцы "оформили" - расстреляли, значит, а козу он заберет, потому что немцы отдали
– А потом немцы собрали всех евреев, вывели их за город и расстреляли.
– продолжил свой страшный рассказ парнишка, - они вообще каждый день кого-нибудь расстреливали. А румыны ходили по домам и отбирали у людей вещи, которые им казались ценными. Они тащили все, что попадалось под руку. Даже один раз уперли старое мамкино полотенце, а со стола на кухне - четыре картофелины и головку лука.
Правда, с румынами можно было и подраться. Вон, тетка Наталья, взяла ухват, и прогнала из дому трех румын. Те пошли, пожаловались двум немецким фельджандармам, а те только рассмеялись, и похлопали румын по плечу.
А потом немцы начали лютовать. Их самый главный, генерал... Зас... Зап... Зал...
– Николай Николаевич почесал давно нестриженную грязную голову, пытаясь вспомнить фамилию немецкого генерала...
– может, Зальмут?
– подсказал я ему.
– Во-во, Зальмут, - вспомнил пацан, - так этот гад издал приказ о том, что за каждого убитого немца или румына будут расстреливать заложников. За убитого солдата - 10 человек, за раненого - 1 человека.
Вот моего отца и взяли в заложники. Он и в армии то не служил, у него болезнь была, астмой называется. Его и еще несколько человек из нашего поселка немцы забрали и отправили в концлагерь. Тут, недалеко он был.
Мать собрала узелок с продуктами, и сказала, что пойдет к лагерю, попробует передать отцу поесть. Заложников в лагере не кормили. Немцы велели, чтобы местные носили в лагерь еду. Назад мать не вернулась. Соседка потом рассказала, что маму убили два татарина - полицая. Одному из них понравились ее сережки, и он велел маме их снять. А она отказалась - это был подарок отца. Тогда татарин ее застрелил, а сережки снял уже у мертвой.
– Тут Николай Николаевич снова заплакал. Слезы потекли по его лицу, оставляя светлые дорожки на грязных щеках.
Мы сидели на кухне, и сердца у нас сжимались от жалости к этому пацану, который в свои двенадцать лет повидал столько горя, сколько не видал иной взрослый. Потом Николай Николаевич немного успокоился, вытер слезы, и снова начал рассказывать.
– А отца расстреляли где-то в конце ноября. Вместе с ним немцы убили еще девять человек. А все из-за одного фельдфебеля, который погнался за курицей, и за огородами подорвался на мине. Немцы сказали, что в его смерти виноваты местные жители, которые, якобы, знали, где заминировано, но не предупредили фельдфебеля об опасности. Взяли из концлагеря десять человек, и расстреляли неподалеку от того места, где подорвался немец. И еще три дня запрещали их хоронить. Мы потом с Петькой взяли тележку, отвезли отца на кладбище, и там похоронили.
– Глаза Николая Николаевича снова наполнились слезами.
– И что ж, у тебя теперь никого-никого не осталось?
– спросил у мальчишки ефрейтор Костюк.
– Никого, - ответил Николай Николаевич.
–
– Хочешь, я отправлю тебя к своим, на Кубань?
– предложил сироте Костюк.
– там у нас хорошо.
– Нет, дядя, спасибо тебе большое, - ответил Николай Николаевич, - только пока немцам не отомщу за своих родителей, я в тыл не поеду.
– Дяденьки, возьмите меня с собой!
– жалобно попросил пацан.
– Я, честное слово, больше не буду плакать. Я многое умею делать, буду вам помогать немцев бить.
Я почесал затылок. Надо было куда-нибудь пристроить парня.
– Только вот куда? Немного подумав, я решил передать его телевизионщикам. Они, хотя и сопровождают наши части, но в огонь не лезут. И пацан будет под присмотром. Опять же, научат его делу полезному, которое Николай Николаевичу в жизни наверняка пригодится.
Решившись, я сказал мальцу.
– Хорошо, поедешь с нами, только, чур, слушаться нас беспрекословно, иначе отправим тебя к твоему дяде в Ростов.
– Договорились?
– Договорились!
– обрадовался Николай Николаевич.
– Я буду вас слушаться.
– А потом, немного подумав, спросил, - а пистолет мне дадут?
14 января 1942 года. Восточная Пруссия. Объект "Вольфшанце", Ставка фюрера на Восточном фронте.
Присутствуют: Рейхсканцлер Адольф Гитлер, Рейхсмаршал Герман Геринг, Командующий Кригсмарине адмирал Эрих Редер, Команующий подводными силами адмирал Карл Дениц, Глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, Глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, Глава Абвера адмирал Вильгельм Канарис, министр вооружений Фриц Тодт, министр пропаганды Йозеф Геббельс.
Адольф Гитлер сидел один в зале для совещаний за большим круглым столом. Он был мрачнее тучи. За дверью ждали приглашения войти Геринг, Редер, Дениц, Кейтель, Гейдрих, Канарис, Геббельс и Тодт. Они знали, что сегодняшнее совещание может стоить некоторым из них карьеры. А может быть и не только карьеры - Гитлер под горячую руку бывал жесток и беспощаден. Поэтому, они спешили входить в зал, ожидая, когда их пригласит туда адъютант фюрера. Но Гитлер не спешил. Он думал.
Проклятые русские в очередной раз испортили ему настроение. Удар, нанесенный по нефтяным полям Плоешти, мог грозить большими бедами Рейху. Ведь нефть - это кровь войны. Это горючее для моторов самолетов, танков, автомобилей, кораблей. И нехватка горючего могла вызвать анемию вермахта и люфтваффе. Со всеми катастрофическими последствиями.
Фюрер лихорадочно думал, как и где найти новые источники горючего. Надо было срочно искать выход из создавшегося положения.
Гитлер еще раз посмотрел на часы, и нажал на кнопку. Появившемуся в дверях адъютанту он кивнул головой, после чего в зал по одному стали заходить приглашенные на совещание.
Первым вошел Рейхсмаршал Герман Геринг. "Толстый Герман", весельчак и жизнелюб сегодня был не похож на себя. Он ожидал публичного разноса, и старался лишний раз не рассердить фюрера. Такими же поникшими и скучными были два адмирала - Редер и Канарис. Дениц, напротив, был невозмутимо спокоен. Так же подчеркнуто бодро и деловито выглядели Гейдрих, Кейтель и Тодт. Геббельс как преданный пес, смотрел в глаза фюреру, готовый в любой момент разбиться в лепешку, но выполнить приказ вождя Рейха.