Крымское ханство XIII—XV вв.
Шрифт:
«Когда Улуг-Мухаммед-хан умер, Крымское ханство досталось Сейид-Ахмед-хану. Новый хан, умертвив дядиных с отцовской стороны сыновей, Гыяс-эд-Дина с братом его Али-беем, вознамерился также извести Хаджи-Герая с племянником Джанай-огланом. Двое последних, узнавши об этом, с одним своим верным слугою бежали. Известившийся о побеге их жестокий хан снарядил погоню за ними. Преследовавшие настигли их на реке Днепре. Те со всем, с лошадьми бросились в реку и поплыли. Преследователи осыпали их с берега дождем стрел, но не попали в них. Конь Джанай-оглана в состоянии был добраться до безопасного берега. А когда Хаджи-Герай с слугой своим при этой перепалке были уже на средине реки, одна стрела угодила в коня его. Хаджи-Герай очутился кругом в воде. В то время верный слуга отдает свою лошадь своему господину, пожертвовав ради него своей жизнью. Он утонул, едва успев ему завещать, сказавши: "Если достигнете счастия, то окажите милость моим детям и родственникам". Царство ему небесное!
Эти два подростка попали в широкую степь, не имея ни друзей, ни приятелей. Опасаясь шпионов врага душ своих, хана, они никому не показывались, ни в чьем жилище не останавливались; трое суток не евши и не спавши скитались они, отпустив поводья. Только повстречались они с одним степняком. На вопрос их: "Кто ты такой?", он отвечал: "Я был раб одного хозяина, но, не вытерпев тиранства его, бежал". Когда он тоже спросил об их обстоятельствах, то они, по смыслу
Суфи тоже расспросил его и принял его с удовольствием. По прошествии нескольких дней он отпросился у суфи пойти и привести Джанай-оглана, если найдет его. Постранствовал он по степи; но партия купцов взяла с собой Джанай-оглана в Хаджи-Тархан [617] . Не нашед Джанай-оглава, Хаджи-Герай в отчаянии вернулся в дом Девлет-гэльди-суфи. По смыслу изречения "Венец почести и на голове раба красит его; а кандалы бесчестия и на человеке свободном позорят его", он проводил день, исполняя службу суфи. Хаджи-Герай сам будто бы рассказывал следующее. "Когда, наделавши досыта разных тяжелых работ, мне хотелось бывало соснуть, то я ложился, постлавши вместо тюфяка немного соломы и подложив вместо подушки камень. А если бывало в это время меня застанет хозяйка дома, досужая женщина, то скажет бывало: «Ну ты, парень! Ты, какой-то холуй, рабочий, стыдишься что ли ложиться на голой-то земле? Если будешь спать на мягкой соломе, так ведь испортишь наше добро!" По временам суфи услышит бывало брань ее и, следуя изречению "Не думай о всяком лесе, что он пуст: в нем, может быть, лежит спящий тигр", бывало скажет: "На лице этого молодца есть знак счастья. Может быть, этот молодец когда-нибудь достигнет благополучия, и тогда ты будешь раскаиваться!" Сколько он ни вразумлял эту старую ведьму, сколько ни унимал ее, никакого не было толку: она не отставала от всегдашней своей ядовитой ругани и язвительных укоров".
617
У Мухаммед-Ризы сказано: «в Казань» (Семь планет, стр. 70).
Как бы то ни было, но в таком положении он прожил около шести лет. Затем могущественнейший из эмиров того времени и сторонник Сейид-Ахмед-хана Кункрат-Хайдэр-мурза умер; тогда престиж перешел к Ширин-Тэгенэ-мурзе. А так как у этого Тэгенэ-мурзы была вражда к Сейид-Ахмед-хану, то он, чтобы, найдя одного из двух пропавших ханы-чей, поставить его ханом, стал делать розыски и расспросы. Один разумный человек из подданных Гыяс-эд-Дина, отца Хаджи-Герая, знавший о Хаджи-Герае, известил Тэгенэ-мурзу. Тэгэнэ-мурза тотчас же отправил упомянутого человека с подводой к Хаджи-Гераю. Хаджи-Герай немедленно по прибытии вошел в общество Тэгенэ-мурзы. Все мурзы, присягнув ему, сделали его ханом. Затем, когда оба хана вступили друг с другом в бой, Хаджи-Герай-хан одолел, а Сейид-Ахмед-хан, будучи побежден, бежал на Волгу. Когда весть об этом дошла до слуха Джанай-оглана, то он немедленно прибыл к державному трону Хаджи-Герая и удостоился разных милостей. Доселе повелевающие в Крымской стороне Чингизиды суть из потомков того Хаджи-Герая.
Во время царствования деда Хаджи-Герая, Таш-Тимура, он по их обычаю поручил воспитание сына своего Гыяс-эд-Дина одному из своих ветеранов, главе племени Герай, по имени Девлет-гэльди, и упомянутого суфи сделал дядькой в смысле атабека. Добродетельный суфи отправился в хаддж (на богомолье в Мекку). Так как возвращение его совпало с рождением Хаджи-Герая, то отец последнего Гыяс-эд-Дин, в память паломничества своего аталыка и в честь его племени, нарек сына Хаджи-Гераем. Когда со временем Хаджи-Герай сделался ханом Крымским, добродетельный старец суфи был еще в живых. Хаджи-Герай-хан, желая почтить его воспитательские достоинства, сказал ему: "На какую бы ты милость рассчитывал от нас?" Но так как добродетельный суфи был человек неискательный, то он ради доброй памяти попросил хана присовокупить имя его племени "Герай" к именам происходящих из ханского рода султанов. Хан согласился на его просьбу, и до сего времени следовали этому обычаю» [618] .
618
Кр. Ист., л. 25 т. — 27 г.; Семь планет, 69—73.
Сличая вышеприведенное предание о начале политического поприща Хаджи-Герая с историческими свидетельствами о том же предмете, мы находим, что они в главных чертах согласны между собою и, следовательно, происходят из одного и того же источника, имея в своем основании действительные факты. Не случайно же, в самом деле, в тех и других обращается внимание на какую-то особенность происхождения имени Хаджи-Герая, хотя дается различное толкование этой особенности; не случайно же в них первоначальное возвышение Хаджи-Герая ставится в связь с недовольством татарских вельмож на своих прежних ханов, причем главная роль, и в предании, и в исторических памятниках, приписывается одному исторически известному лицу, а именно Ширинскому бею Тэгенэ, выступившему противником партии Хайдэр-мурзы Кункратского. Разногласие предания с показаниями историков, и этих последних между собой, касается только некоторых частностей, но в этом отношении историческая требовательность может не настаивать на окончательном примирении всех существующих разноречий: достаточно только сгладить их, выровнять, взаимно контролируя и пополняя одни данные другими.
Предание, например, умалчивает о родине Хаджи-Герая, а по свидетельству Михалона Литвина, он родился в Троках [619] . Сестренцевич-Богуш к этому присовокупляет, что «Хаджи был воспитан в ссылке, в нищете; находился в опасности и без подпоры; однако снискал себе пособия, и его добродетели и бодрость духа доставили ему почтение князя Витольда» [620] .
Относительно того, чей был сын Хаджи-Герай, существует столько же различных мнений, сколько отдельных памятников: ему в отцы дают и Токтамыша, и Мухаммеда, и Даулет-бирды, и Таш-Тимура, и Гыяс-эд-Дина. Из всех этих указаний наибольшую вероятность имеют два последних, по которым Хаджи-Герай или сын Таш-Тимура, или внук его, по отцу Гыяс-эд-Дину. Но, кажется, основательнее будет допустить первую версию — что Хаджи-Герай был сын Таш-Тимура, ибо она поддерживается свидетельствами восточных историков, которые передаются Ланглесом и отличаются в этом случае большей сравнительно с другими источниками последовательностью и устойчивостью. По сказаниям этих историков, у Токтамыша был близкий родственник, богатый стадами татарин, Хасан Джефаи, имевший двух сыновей, Улу-Мухаммеда и Таш-Тимура [621] ; а у этого, последнего, в свою очередь, тоже было два сына — Хаджи, впоследствии прозывавшийся Герай, родоначальник династии Гераев, и Джан, которых, когда они были еще детьми, намеревался истребить Кадырбирды-хан, опасаясь быть свергнутым ими с трона [622] . В Джане весьма нетрудно усмотреть Джаная, который в предании делит плачевную участь с Хаджи-Гераем во время их бегства; но только там он назван не братом Хаджи-Герая, а как будто его племянником, если родственный термин грамматически относить к возле него стоящему имени «Хаджи-Герай», а не к упоминаемому немного выше в том же предложении Сейид-Ахмед-хану.
619
В Архиве историко-юридич. свед., относящихся до России, Калачова. Кн. И, половина 2-ая. Москва. 1854 г. Стр. 7.
620
Ист. о Таврии, II: 230.
621
У Ланглеса ошибочно: Баш-Тимура (Op. cit., 391).
622
Op. cit., 391 & 401.
Что касается до некоего Гыяс-эд-Дина, составляющего посредствующее родословное звено между Таш-Тимуром и Хаджи-Гераем, то указания на него как на отца Хаджи-Герая мы находим в таких памятниках, которые, по всей видимости, основываются на авторитете Абуль-Гази, откровенно признавшегося в плохом своем знакомстве с историей Крыма, вследствие отдаленности этого края.
Затем, в числе многих авантюристов, игравших троном Золотой Орды во время происходившей там общей сумятицы, мы не встречаем Гыяс-эд-Дина в других источниках, кроме тех, которыми пользовался Ланглес. Но герой его источников, Гыяс-эд-Дин, не мог быть отцом Хаджи-Герая, потому что он вел борьбу за власть с Улу-Мухаммедом и, одержав над ним верх, был признан ханом Орды в 840 = 1436—1437 году, а потом уже через полтора года умер [623] . Между тем, по единогласному свидетельству всех источников, Хаджи-Герай остался десятилетним сиротой после отца, убитого его ненавистником Сейид-Ахмед-ханом, что должно было случиться гораздо раньше 1436—1437 года, ибо еще в 1434 году сам Хаджи-Герай храбро сражался с генуэзцами, разбив генуэзского полководца Карла Ломеллино при Солхате.
623
См. выше, стр. 206.
Далее, в тех памятниках, где Гыяс-эд-Дин признается отцом Хаджи-Герая, сам он считается сыном Таш-Тимура, а между тем историки, сказания которых воспроизведены Ланглесом, говорят про него, что он был сын Шади-бек-хана [624] .
В пользу того мнения, что Хаджи-Герай был сын Таш-Тимура, говорят еще всегдашние тесные отношения Хаджи-Герая к Литве и к ее великим князьям. Это как нельзя более согласуется с прежде высказанным у нас мнением, что и отец его, Таш-Тимур, потеряв власть в Крыму и удалившись в чужие края искать себе пристанища, обрел его себе именно в Литве у Витовта, который, по свидетельству польских историков, помогал и Хаджи-Гераю в первых его попытках к достижению ханской власти в татарских землях.
624
Op cit, 392.
При такой неясности родословия основателя целой династии, мы позволяем себе высказать следующее предположение: уж не было ли наречение отца Хаджи-Герая Гыяс-эд-Дином в последующих сказаниях, исторических и народных, плодом какого-либо недоразумения, порожденного той случайностью, что это имя издавна было в большом употреблении, как нарицательное имя существительное в качестве дополнительного, высокопарного эпитета при собственных именах татарских ханов, как это мы видим на многочисленных монетах этих ханов, начиная с Токтогу-хана до Токтамыша и Таш-Тимура включительно [625] . На некоторых монетах встречаются разом три имени — Таш-Тимура, Гыяс-эд-Дина и Токтамыша, и опять второе из них является лишь в служебном значении эпитета к имени Токтамыша [626] . Мы не думаем утверждать, что мусульманские составители родословной Крымских ханов руководствовались соображениями науки нумизматики [627] , но нет ничего невозможного в том, что на позднейших досужих пересказчиков родословия Хаджи-Герая могло повлиять нахождение имени Гыяс-эд-Дина на монетах рядом с именем Токтамыша и даже Таш-Тимура. Оно могло дать им повод превратить этот нарицательный титул в собственное имя какого-то неизвестного человека, родственника знаменитого Токтамыша, и назвать его отцом Хаджи-Герая, который также ознаменовал себя основанием целой династии, но происхождение которого осталось для последующих поколений покрыто мраком неизвестности.
625
См., например, в соч. Френа «Die Munzen der Chane vom Ulus Dschutschi's», монеты Тохтогу (стр. 5), Узбека (стр. 6 и 7), Мухаммед-Буляка (стр. 21), одного хана, имени которого не разобрано (стр. 22), и особенно Токтамыша (23, 24, 27 и 28); у Савельева, Op. cit., №№ 82, 86, 91, 182, 254, 259, 260, 309, 310, 416, 420, 421,444 и 447.
626
Савельев. Op. cit, № 536.
627
Впрочем, восточных историков иногда занимают и чисто нумизматические вопросы. Любопытный в этом отношении пример представляет заметка у известного историка Дженнаби относительно происхождения изображения льва и солнца на монетах сельджукского султана Кэй-Хосроу-бен-Кэй-Кобада (Рукоп. Учебн. Отд. М-ва Иностр. Дел; по каталогу Барона Розена № 50, л. 194 т.).