Крыша. Устная история рэкета
Шрифт:
Перед девушками было неловко. После я поинтересовался у метрдотеля: «Что это было?» Он мне ответил: «Я вам, юноша, удивляюсь. Это же Илья был. Вы еще хорошо отделались».
Чуть позже мне объяснили, что Илья — это Илья Векштейн.
ПРЕТЕНЗИЯ
К началу 80-х самая пронырливая часть второго эшелона бывших спортсменов уже освоилась на воротах баров и ресторанов. Они в меру обнаглели, перезнакомились с фартовыми завсегдатаями, приоделись и хорошо усвоили самые примитивные законы торговли дефицитом. Они сами скупали «Мальборо» у мажоров и перепродавали пачку на рабочем месте на 50 копеек дороже. Но разбогатеть по-настоящему на подаяния посетителей, приплату за порядок от бармена и маржей от перепродажи импорта было невозможно. Большие деньги — во всяком случае, так думали воротчики — крутились только среди центровых, на Невском проспекте. Для того чтобы их зарабатывать, необходимы были специальные
Подавляющее большинство вышибал на это были не способны, да и учиться не стремились. Еще несколько лет назад их учили лишь оставлять здоровье на ринге, часами отрабатывать одно и то же движение и беспрекословно подчиняться тренеру. Риск фарцовщика им был непонятен. Они привыкли к открытому единоборству, а не к уловкам и суете.
И они стихийно начали формулировать для себя оправдание. Спортсмены вспомнили, что, пока они ломали друг другу кости и славили города, спортивные общества и страну, спекулянты по-клоповьи пухли, и решили, что это дает им моральное право притеснять нелегальных торговцев. Воротчики на Невском повадились заниматься даже не вымогательством, а банальным грабежом. Они то и дело норовили заплатить фарцовщику треть цены за кроссовки или пуховик, могли отобрать несколько курток, иногда — избить. Впрочем, центровые пока находились под опекой местной милиции, так что подобные выходки нередко заканчивались задержанием обидчика. Главная же слабость спортсменов состояла в том, что их деятельность была абсолютно хаотичной. Но к середине 80-х на Невском появился человек, сумевший придать спортивному движению системность и слаженность,— Сергей Васильев.
Мы фарцу всегда щемили. Как-никак, у них всегда были бабки. Мы свои бабки зарабатывали риском, кулаками, по большому счету здоровьем своим. А у них тоже были риски — бабочка — валютная статья восемь-восемь, за продажу шмоток тоже советский закон карал, но они рисковали как-то так вот. Казалось, что им как-то легко. Ты на воротах стоишь, приходит толпа неслабых людей. Может, и не тренированных, но крепких и не перепившись. Сколько у меня там, 81 килограмм, и они: «Да ты че там, пацан». И приходилось выкидывать их всех, иначе зачем ты там нужен? В «Адмиралтейском», где я работал, фарца не приветствовалась, они там крутились ближе к «Гостинке». Ближе к ресторану «Нева». Мы их просто не пускали. Они люди скользкие. Мы люди, не скажешь что грубоватые, мы привыкли зарабатывать потом своим, жесткими тренировками. А они такие изнеженные, как нам казалось, легко зарабатывали. Все же дефицитом было — туфли, носки красивые. И все баснословных денег стоило. Поэтому, конечно, мы их хлопали, попадали в ментовку, выкручивались там. Всяко бывало. Я знаю очень хорошего боксера, он у фарцовщиков отобрал вещи и попал в тюрьму на три года. Все крутились на «Гостинке» же, и тот дал заяву ментам и ткнул пальцем, и парень получил три года. Просто очень хороший боксер. По тем временам смотришь, идет мажор с сумкой, и кроссовки выдернешь или там что-то еще. Они практически все время ментам жаловались, надо было не показываться какое-то время. Выкручивались где-то деньгами, а где-то просто так, мол, не доказано, ничего не видел. Они же тоже в подвешенном состоянии. Подойдешь, попросишь кроссовки померить. Наденешь — ну ладно, я пошел. А денег? А денег в следующий раз получишь, если получишь. Они-то считали, что мы быки, а мы-то считали их слизняками, как правило. Они постоянно стучали ментам, у нас практически никто не стучал.
Васильев
Сергей Васильев с самого начала считал, что главным аргументом в установлении его авторитета на Невском проспекте должна стать грубая физическая сила. После того как Владимира Феоктистова посадили в последние дни 1980 года, самыми заметными фигурами среди центровых оказались некие братья Виноградовы из его грядки. Младший из них, Володя, стоял на воротах в ресторане «Невский», знакомые называли его Дуборезом. Потом и про них обоих стали говорить — братья Дуборезы. Васильев намеренно спровоцировал конфликт с Владимиром Виноградовым. На глазах у фарцовщиков и десятков случайных зевак он опрокинул его на асфальт. После этого, разумеется, рейтинг Васильева на Невском резко вырос. Сам зачинщик драки позже признался, что он тогда сознательно шел на риск — понимал, что мог бы и не совладать с Дуборезом, и тогда ситуация сыграла бы не в его пользу.
Между тем сам он в драку полез исключительно потому, что это был вопрос репутации. Вообще же Васильев старался большую часть дел делать чужими руками. Он дал денег на раскрутку нескольким фарцовщикам и скупщикам валюты при условии, что все, собранное за день, они будут сдавать ему. Тем самым он оградил себя от главного на тот момент риска центрового — быть пойманным на улице за руку в момент покупки вещей или валюты. После разборки с Виноградовым к Васильеву примкнул первый серьезный спортсмен — Владимир Миронюк. Когда-то он был чемпионом Европы по боксу среди
10
Газета «Советский спорт», 26 марта 1974 года.
Миронюк какое-то время состоял в грядке Феки на вторых ролях, а после того, как самого Феоктистова арестовали и Дуборез потерпел поражение в стычке с Сергеем Васильевым, охотно принял предложение поучаствовать в деятельности последнего. Вторым выходцем из спорта рядом с ним стал боксер Федя Мороз, ветеран среди центровых. Чуть не с самого открытия кафе «Роза Ветров» Сергей Васильев был его постоянным посетителем. Большинство приходили туда отдохнуть и себя показать. Васильев же имел четко поставленную задачу: завести знакомство с лучшими борцами города. В отличие от них, он не мог похвастаться особыми спортивными достижениями, но зато он пока был единственным, кто понимал, как их можно конвертировать в наличные деньги. Он собрал вокруг себя команду более молодых и мало что смыслящих в коммерции спортсменов — Александра Челюскина, Пашу Кудряшова, Анатолия Максимова. С их помощью он намеревался захватить бизнес наперсточников на одном из ленинградских рынков.
РЫНКИ
Рынок в Советском Союзе уж точно ничего общего с гоголевскими ярмарками не имел. Не событие и праздничное действо, а реалия нужды. Тут не гусарили, не швыряли монетой, а опасливо приглядывались, брали на сэкономленное. Любой рынок, кроме колхозных, на которых селянам официально разрешалось продавать исключительно собственноручно произведенные продукты, был под запретом. Тем не менее они появлялись в СССР, незаконно и стихийно. На них продавались товары, которые нельзя было купить в магазинах. В силу разнообразия и непостоянства ассортимента, в народе эти места прозвали барахолками.
Как и любое стихийное явление, барахолки были непобедимы: их разгоняли, они мигрировали, их догоняли. В Ленинграде в конце 70-х народом в качестве торговой площади был облюбован пустырь возле железнодорожной станции «Ульянка» на проспекте Народного ополчения. Новый рынок стал называться «за трубой», так как вдоль Народного ополчения проходила толстенная коммуникация. Это был предпоследний черный рынок в Ленинграде. Последний появился в Девяткино за три месяца до того, как их официально разрешили.
Фирменным товаром на Ульянке были виниловые диски с рок-музыкой, малопонятная эзотерическая литература, русская поэзия Серебряного века. Практически недоступный том Булгакова с «Днями Турбиных» и «Театральным романом» предлагался за 25 рублей в пику его госстоимости в 4 рубля 90 копеек, а принт мистической Блаватской в самопальном переплете доходил до 20 рублей за 200 страниц мельчайшего шрифта с ятями.
Шмоток «за трубой» практически не было, но всегда лежали на ковриках не распакованные аудиокассеты «БАСФ», сигареты «Данхилл» и «Салем», баночное импортное пиво, шведский шоколад в треугольной упаковке и болгарский зеленый горошек.
Сюда захаживала молодежь, отрицавшая эстетику советских вокально-инструментальных ансамблей, и научно-техническая интеллигенция, уже побывавшая в Венгрии и Египте.
НАПЕРСТКИ
Эта игра — ровесница христианской цивилизации. Ее принцип прост: прохожему на рынке или на большой городской площади предлагают угадать, под каким из трех колпаков находится маленький предмет, в случае удачи обещая двукратный выигрыш.
В Древнем Риме колпаками служили скорлупки от грецких орехов. И якудза — это я-ку-дза, проигрышная комбинация старинной карточной площадной игры в Японии. Что-то подобное существовало и в Европе, а оттуда перекочевало в Новый Свет. В 1880-х годах на Кони-Айленде в Нью-Йорке один за другим стали появляться парки развлечений, прообразы сегодняшних «Диснейлендов». Среди аттракционов, пляжей, сотен игрушечных башенок и минаретов образовалось место, вошедшее в историю как район «трех карт». Здесь сотни мошенников зазывали отдыхающих сыграть на деньги в простую игру, правила которой были абсолютно аналогичны будущим советским «наперсткам». Из трех карт, лежавших на деревянном ящике, надо было угадать ту, под которой скрывалась пиковая дама. Каждый прохожий имел право открыть две любые карты. Тот, кто не находил даму пик, а ее там вообще не было, оставлял мошенникам деньги. «Три карты» собирали не меньше, а то и больше посетителей, чем самые яркие, красивые и необычные аттракционы в луна-парке.