Крысиная башня

Лебедева Наталья Сергеевна

Длинный узкий коридор был темен. Кирилл вышел в него из комнаты и увидел неясный силуэт на фоне широко распахнутой входной двери. Кирилл замешкался в растерянности, и, пока он думал о том, что должен сказать или сделать, рука незнакомца чуть шевельнулась, что-то вспыхнуло, и раздался оглушительный хлопок. Пуля врезалась Кириллу в живот, оттолкнув его назад, так что дверь кладовки, о которую он ударился спиной, сдавленно хрустнула. Кирилл ничего не успел понять, ему даже не было страшно. Он, скорее, удивился: и внезапности того, что случилось, и собственной беспомощности. Убийца шел по коридору мимо него. Секунду спустя яркий свет ударил Кириллу в глаза, и он увидел над собой

испуганное лицо Полины. Он хотел крикнуть «беги!», но губы и горло не слушались его, а во рту появился устойчивый привкус крови. Раздался еще один выстрел, и Кирилл, не успевший почувствовать, что в него снова попали, потерял сознание.

2

Мельник вышел на крыльцо и начал говорить, чувствуя за спиной безграничную мощь мельницы. Под ним разливалось море шуликунов. Он не отдавал себе отчета в том, что говорил, позволяя мельничному колесу пользоваться его губами. Скрип жерновов, плеск лопастей по воде, шорох перемалываемого зерна, пыльные хлопки переполненных мешков, падающих на толстые доски пола, — вот что слышал он в собственной речи.

Шуликуны стояли смирно, лишь переминались с ноги на ногу. Им непривычно было стоять неподвижно, не драться, не устраивать свар, не пугать друг друга раскаленными сковородами. Им не хватало веселья, злости и горячей крови из разбитых носов, но голос держал их крепче железных цепей.

Мельник сделал шаг вперед. Не прекращая говорить, он спустился по лестнице и достиг толпы. Он ждал, что шуликуны расступятся и дадут ему дорогу, но они обступили его плотной стеной, смотрели ему в рот, ловили каждое слово. Мельник пытался отодвигать их руками, но они стояли как вкопанные, словно боялись потерять свое место возле него. Он хотел перешагивать через них, но между маленькими тельцами не было места, чтобы поставить ногу.

Мельнику ничто не угрожало, но он был в ловушке. Он нашел для шуликунов слова утешения, но не знал, как заставить их выполнять приказы. Взгляд его упал на стоящие возле мельницы сани, в которые когда-то запрягали голема. Не прекращая говорить, он потянулся за ними, но до оглобель достать не смог. Тогда Мельник поставил колено на голову одному шуликуну, балансируя, поднялся, оттолкнулся и прыгнул к саням. Он приземлился прямо на запачканную кровью и комьями мерзлой земли скамью. Толпа развернулась к нему, зрители стали скалить зубки в восторге от того, что их обожаемый герой стал еще выше, и теперь даже задние ряды могли его рассмотреть.

Места вокруг саней не было совсем. Тот пятачок, на котором Мельник стоял раньше, тоже затянулся, как затягивается ряской маленькое окошко воды, образовавшееся от брошенного в пруд камня.

Тогда Мельник уперся ногами в стену мельницы, а руками — в шершавую, плохо обработанную боковину саней и резко, как пружина, разогнулся. Передний ряд дрогнул и подался назад, но, поскольку сзади напирали другие шуликуны, отпрянуть не получилось. Послышался хруст сломанных костей и стоны раненых.

Между мельницей и санями появилось место. Мельник скользнул туда и толкнул сани еще раз, потом, приложив огромное усилие, развернул их оглоблями вперед. Широкие полозья спотыкались о маленькие трупы и тяжело переваливались через них, оглобли ныряли вниз и поднимались вверх; на одной повис, зацепившись шубкой, визжащий от страха шуликун. Спина его была разодрана, из-под шубки на зрителей капала кровь. Мельник продолжал говорить.

Шуликуны наконец осознали, что происходит. Их ряды дрогнули, по серой массе прокатилась волна. Мелкие бесы заскрежетали зубками, вскинули крохотные ручки, россыпью бросились прочь от несущих смерть саней. Некоторые из них попробовали

напасть на Мельника, но не смогли преодолеть силу его слов и с обиженным воем кинулись к реке. Остальные последовали за ними. Вода снова вскипела, поглощая серые мерзлые комки шули-куновых тел, и мгновенно успокоилась. Поле лежало перед Мельником опустевшее и оскверненное. На нем остались лишь серые трупики, наполовину втоптанные в снег. Мельник вернулся к ступеням лестницы, ведущей на мельницу, и взял свою кирку. Ему было тревожно.

Оглядываясь в поисках следующего врага, Мельник увидел, что кафе, еще недавно выглядевшее таким теплым и уютным посреди этого колючего, угрожающего холода, изменилось. На лапы елей не падал свет из больших окон, стены казались грязными и почему-то промерзшими, словно и внутри царствовал тот же свирепый мороз. У Мельника сжалось сердце. Казалось, что из живого существа вынули душу, и оно стало неживым. Это значило, что с Сашей происходит или уже произошло что-то плохое. Забыв о том, что должен искать Соколова, Мельник побежал туда.

Дверь «Мельницы» была открыта. Она висела на одной петле, опасно накренившись, и покачивалась от легкого ветра. Внутри было темно, холодно и пахло запустением, некоторые столы были перевернуты и поставлены на другие, на них были навалены стулья. Диванчики придвинули один к другому, и теперь никто не смог бы сесть на них. Что-то черное висело на крючке у самой двери — Мельнику казалось, что раньше тут не было никакого крючка, но он не мог быть в этом уверен. Он подошел, расправил плотную ткань и увидел пальто. Слезы подступили к его глазам, крыса затихла, прижавшись спиной к его животу, ухватившись маленькими розовыми пальцами за остатки рубашки. Саша ушла, и пальто было ее прощальным подарком. Мельник вспомнил, как она попросила, провожая его на съемки: «Возьми с собой пальто, оно так тебе идет». Он чувствовал вкус ее поцелуя на своих губах.

Маленькие острые зубы вонзились в его живот, скользнули сверху вниз, оставив две тонкие, огнем горящие полоски. Мельник запустил руку за пазуху в надежде ухватить крысу и выкинуть ее прочь, но усилия его были тщетны. Она металась под рваной рубашкой, опираясь лапками на кожаный, вдетый в джинсы ремень, царапала и кусала. Кожа Мельника расцвела кровавыми узорами. Некоторые ранки были легки и поверхностны, другие оказались глубже, из них струйками стекала темная теплая кровь. В каждую рану, словно чумная зараза, проникала крысиная злоба.

Мельник сбросил с себя лохмотья, надел новое пальто, поднял брошенную у входа кирку и вышел наружу. Он не понимал, что произошло, но твердо знал, что Соколов не отдавал приказа убить, поскольку следил за ним с тех пор, когда старик покинул кафе. Мельник тонкой ниточкой незаметно прицепился к голове врага и слушал, чтобы не пропустить важных вещей и не дать себя обмануть.

Но, даже если Саша умерла, оттого что у нее кончились жизненные силы, виноват в этом был все равно Соколов: из-за него Мельнику пришлось отпустить ее сердце. И он жаждал мести.

Он мысленно пробежался по идущей к Соколову нити и резко дернул за нее, вызывая противника на бой. Соколов вздрогнул от неожиданности, и Мельник понял, что его противник трусит.

Он стоял возле осиротевшего кафе и смотрел, как начинают раскачиваться вершины елей: кто-то огромный шел к нему через лес. Мельник слышал скрип снега под тяжелыми ступнями и приглушенный утробный рев. Серый, безобразный, с обвисшей кожей, высотой в четыре человеческих роста, появился из леса новый голем. Он смутно напоминал Соколова: черты лица его были размыты и бесцветны, словно из-за телевизионных помех. Голем вышел на поле и остановился.