Крысолов
Шрифт:
– Вы не утлый челн, а хитрый жук, – приговорил меня Скуратов. – Но это не принципиально. Вы, Хорошев, теперь для нас не интересны. Ни с какого боку… Ни вы, ни ваш покойный приятель, маг-недоумок, ни его убийцы… Нам Косталевский нужен.
– Ну, так я вам его преподнес и умываю руки. Максимум через четыре дня. Согласны?
– Согласен. Но наблюдение с вас пока не снимается.
– Не возражаю. Посредников нужно беречь крепче свидетелей. Кстати, еще одно маленькое условие… Вы, Иван Иванович, действительно полковник?
– Сомневаетесь?
– А что вас удивляет? Вчера вы были майор УБОП, сегодня – полковник ФСБ, а завтра – кто знает? – окажетесь генералом из армейского ГРУ.
– Я – точно полковник, и точно из ФСБ, – с нажимом на слово «точно» произнес Скуратов. –
– Вот и хорошо. Ему и будут переданы обещанные манускрипты. Еще раз напомню – в обмен на почетную отставку и благодарность.
– Э, постойте, Хорошев! – в голосе остроносого прозвучали тревожные нотки. – У вас никак мания величия приключилась?
– Ничем не могу помочь. Это условие выдвинул Косталевский. Он полагает так: чем важней начальник, тем надежнее гарантии. Его право! В конце концов, он тоже генерал, а может, и маршал от науки… С вами ему контактировать не по чину.
Я повесил трубку и подмигнул Сатане, скалившему зубы с моего компьютера. Великий Крысолов, Великий Ловчий и Великий Обманщик… Он словно поощрял и в то же время предупреждал меня: будь бдителен!.. Будь осторожен и хитер – как всякий смертный человек, желающий выполнить за дьявола его работу.
Щелкнув чугунного Сатану в нос, я заглянул на кухню, полюбовался розами и отправился за покупками. День рождения любимой, как-никак! Наш первый совместный праздник, не считая брачной ночи… Голубые луны роз кивали мне с подоконника, напоминали о грядущем торжестве. Они казались свежими, будто их только что срезали с куста: видимо, питательный раствор в кувшинчиках обладал чудодейственной жизненной силой.
Во дворе топтались Танцующий Койот и Три Ноги; дул прохладный ветерок, и Три Ноги напялил свою куртку, став временно двуногим. Я направился к универсаму. Два соглядатая шагали сзади, не скрываясь, дыша в затылок и наступая на пятки. В мыслях моих витало смутное соображение – не слишком ли я продешевил, торгуясь со Скуратовым. Подумаешь, благодарность! Можно было б и большего добиться… ордена и пожизненной охраны от посягательств заокеанских агентов, например… для Косталевского и для меня… плюс бесплатный телефон, раз уж все равно прослушивают…
Я купил бутылку «Цинандали», торт, салями, кое-какие деликатесы и, разумеется, шампанское. Вернувшись, рассовал покупки в холодильник, допил минеральную воду, а белую пробку свинтил, чтобы закрыть бутылку с кетчупом. Гляделась она ничуть не хуже черной. Потом направился к телефону и позвонил Жанне Арнатовой, решив, что остроносому этот звонок полезных сведений не добавит. Дело, в сущности, завершено; пропавшие найдены, мертвые мертвы, а вдовы нуждаются в сочувствии и утешении.
У Жанны все обстояло не так уж плохо. Из Грозного прибыл чеченский десант – старый Саид-ата, ее отец, а с ним и другие родичи, суровые отпрыски гор, блюстители законов шариата. И хоть законы те строги, сердце Саида не выдержало, растаяло при виде внучки, которую он тут же начал звать Марзией. [6] Жанну, за поругание семейной чести, пообещали забить камнями или обрить наголо, но, осмотрев богатую квартиру, успокоились и отложили экзекуцию на неопределенный срок. Саид-ата был, вероятно, человеком разумным и действовал по принципу: где спешка, там убытки. Жанну еще не простили, но дело двигалось к тому, что скрашивало ей внезапное несчастье.
6
Я должен заметить, что Машенька, Мария или Марьям – не слишком подходящее имя для девочки по мнению правоверных, ибо значит оно «горькая». Марзия гораздо лучше: это эпитет Фатимы, дочери пророка Мухаммеда, который переводится с арабского самым ласковым образом – «приятная», «любимая».
Вспомнив о смерти мужа, она поплакала в трубку и принялась рассказывать мне, как изменился Сергей за последние месяцы, каким он стал заносчивым, самовлюбленным, нетерпимым – хоть о покойных не говорят плохого, но и случившегося
Мы распрощались, и я включил компьютер, чтоб потрудиться над описанием, обещанным Скуратову. Этот документ должен был выглядеть солидно и убедительно, со всеми финтифлюшками и прибамбасами, какие требуются по научной части. Основной текст я набросал вчерашним вечером со слов Косталевского; в общем и целом у нас получилась вполне развесистая клюква, в которой были как бы рассмотрены суть открытия, конструктивные особенности установки и способ подбора инициирующих частот. В процессе сотворения этой дезы я узнал, что установка, в физическом смысле, не производит никаких гипноглифов. Их основой мог являться любой подходящий по нескольким параметрам носитель – гладкий предмет из стекла, металла, дерева или пластика, хорошо отшлифованный, определенного цвета и формы, без выступающих ребер или торчащих углов. Но эта исходная структура была тусклой, инертной и мертвой, не испускающей таинственных флюидов, пока ее не подвергали необходимой обработке, или инициированию, по словам Косталевского. Процесс был довольно прост и состоял из напыления мономолекулярной пленки с последующим электромагнитным воздействием. В зависимости от частоты гипноглиф приобретал те или иные свойства; его помещали в футляр (разумеется, автоматически), и вся эта операция занимала от тридцати минут до часа.
Текст, над которым я работал, являлся таким же исходным сырьем, как те объекты из пластика и стекла, которые еще не прошли инициации. Иначе и быть не могло: ведь если бы продиктованное Косталевским, все эти слова и фразы и скрытые в них команды могли воздействовать на нас, то, по завершении своих трудов, мы бы забыли, о чем, собственно, речь. К тому же добиться необходимого психологического эффекта ручным, что называется, способом, было попросту невозможно: такое удавалось кое-каким ораторам и писателям, но всех их история числит в разряде гениев. Так что в данном случае я работал с полуфабрикатом, который затем полагалось трансформировать в окончательный текст-гипноглиф с помощью программы-инициатора. И то, что получится, станет могущественным колдовским заклятьем… Правда, с очень узкой, очень специфической функцией: забыть те события и имена, которые должны быть позабыты. Забыть, но передать наш текст тому, кто еще помнит.
С программой трудностей не ожидалось: все, что поведал мне Косталевский, я мог описать несложными формулами и разработать необходимый алгоритм трансформации. В сущности, дело сводилось к определенному подбору слов и их расстановке в предложении, столь искусной, что мысль вроде бы формулировалась с предельной ясностью, но после прочтения в голове зияла пустота. Полный вакуум! С подобным эффектом селективной амнезии я уже сталкивался, да и вы, разумеется, тоже. Вспомните речи политиков в предвыборной кампании, бессмысленные статьи, унылые доклады и книги ни о чем… Вспомните! Не содержание их, но факт: вы что-то прослушали и прочитали. И что же? Через день (бывает – через час) все испарилось и забылось…
Велик и могуч русский язык, да и английский ему не уступит, и оба, с сотнями тысяч слов, с идиомами, сленгами и жаргонами, были в полной моей власти. Я собирался подключить к программе словари, редакторы, трансляторы и прочую лингвистику, какую смог разыскать на дисках и в Интернете – гигантские базы данных, где всякому слову нашелся бы синоним, а всякую мысль можно было выразить и так и этак, и наоборот. В общем, как говорится у Киплинга, есть шестьдесят девять способов сочинять песни племен, и каждый из них – правильный.