Ксеркс
Шрифт:
Приказ был отдан, однако, отплывая от борта флагманского корабля на лодке, афинянин услыхал, как Глобрий, флотоводец из Сикиона, бормотал:
– Упрямец, он погубит нас!
Фемистокл не обманывал себя. Утром половина эллинов пойдёт в бой, думая о том, как уцелеть, а не как победить. Так не поступают перед победой.
Каюта опустела, в ней остался один Фемистокл. На палубе над головой его во всю мощь лёгких распоряжался триерарх Амейна, а дружный напев моряков свидетельствовал хотя бы о том, что «Навзикая» не промедлит в битве. Корабль облегчали перед сражением: бесполезные запасные мачты и паруса выгружали на берег, готовили запасные вёсла и абордажные крючья. Битва царила в помыслах
– Все распоряжения я уже отдал. Исполняйте их. Аристид прибыл? — Последний вопрос был обращён к Симониду, который все эти напряжённые дни находился рядом с Фемистоклом в качестве друга и советника.
– Он ещё не прибыл с Эгины.
– Тогда оставьте меня. — Фемистокл помрачнел.
Все вышли.
Элегантная каюта полностью соответствовала вкусу: Фемистокл роскошно обставил её. Кованая бронза, толстые карфагенские ковры, светильники на цепях из драгоценной коринфской латуни, за треножником стояло изваяние Афродиты Верной Советчицы, любимого божества флотоводца. И, повинуясь привычке, он пересёк каюту, взял золотую шкатулку и бросил несколько крупиц благовоний в жаровню.
– Внемли, о, владычица, — проговорил он задумчиво, — исполни мои моления.
Фемистокл знал, что слова ничего не стоят. Дуновение ночного ветра, врывавшееся в окно, разогнало аромат. Богиня смотрела на него с прежней, неизменной улыбкой, и Фемистокл горько улыбнулся в ответ.
– Таков, значит, будет конец. Проигранная битва, измена, рабство... нет, я не стану жить, чтобы испытать всё это.
Он выглянул в окно — огни варварского флота были отчётливо видны. Фемистокл наполнил грудь солёным воздухом.
– Так заканчивается трагедия... хуже, чем в самой скверной пьесе Фрисиппа, когда народ прогнал его хор с орхестры [40] градом финиковых косточек. И всё же... всё же...
Последовавшая мысль так и не приобрела в его голове законченный облик.
– Да! — воскликнул Фемистокл, отодвигаясь от окна с долей прежней живости. — Я всё время держался храбрецом. Я смотрел в лицо циклопу, даже когда он строил самые гневные рожи. Но всё это пройдёт. По-моему, презренный Терсит и царь Агамемнон спят в Аиде и видят те же самые сны. Какая разница, проживёшь ли ты на несколько лет больше или меньше. Но умирать с мыслью: «Я победил» — куда приятнее, чем повторять про себя: «Я проиграл, и всё, что я любил, погибнет вместе со мной». А Афины…
40
Орхестра– в древнегреческом театре круглая площадка, на которой выступали хор и актёры античной трагедии и комедии.
Он остановился и возобновил свой монолог уже в ином тоне:
– Сколько же существует непонятных мне вещей. Их не растолкуют в Дельфах, ни один ясновидец не прочтёт разгадку в полёте птиц. Что произошло с Главконом? Неужели он действительно был предателем? И в чём именно заключалась его измена? После его исчезновения я потерял веру в смертных.
Мысли Фемистокла вновь уклонились в другую сторону:
– А мои сторонники в Афинах искренне верят в меня. Не лучше ли быть вождём в одном вольном городе, чем Ксерксом, господином миллионов рабов? Когда я возвратился в Пирей, меня приветствовали, словно самого Аполлона Избавителя. Как там напишут потом историки: «В это время Фемистокл, сын Неокла, побудил афинян к безнадёжному сопротивлению и тем
Фемистокл мерил каюту отрывистыми шагами.
– Как?! — вскричал он, ударяя себя по лбу. — Как заставить сражаться этих эллинов?
Рука его опустилась на рукоять меча.
– Есть лишь одно место, где мы можем сразиться, имея преимущество на своей стороне. Здесь, в проливе между Саламином и Аттикой, мы можем свободно расставить все наши корабли, тогда как варвары будут мешать друг другу. Ну, а если нам придётся отступить... Нет, пусть об этом думают Адимант и его присные. Стена, преграждающая Истм... Да царь никогда не станет штурмовать её. Даже не предпримет единственной попытки, если только советники Ксеркса не сошли с ума. Разве царь не овладел морем? Разве не сумеет он высадить свою рать в любом месте за стеной? Разве я не вдалбливал эту мысль в тупые головы пелопоннесцев? Земля и боги! Уговорить каменную статую проще, чем дорийца. И они ещё считают себя наделёнными разумом.
Раздался стук в дверь. Вошёл Симонид.
– Ты не выйдешь на палубу, Фемистокл? Люди ждут. Повар Амейны приготовил вкусную трапезу, анчоуса и тунца, вожди народа ждут тебя, чтобы совершить возлияние в честь Тихэ, Удачи, чтобы она не забыла нас своим попечением завтра утром.
– Симонид, я в раздоре с Тихэ. Я не стану появляться на людях.
– Значит, наши дела плохи?
– Плохи. Но держись с отвагой перед людьми. Может быть, у нас есть ещё шанс.
– Неужели дошло до этого? — вопросил коротышка-поэт с тревогой в голосе.
– Оставь меня, — приказал Фемистокл, указывая рукой на дверь, и Симониду хватило ума подчиниться.
Фемистокл извлёк из стола перо, но не стал писать на разложенном перед ним листе папируса, а прикусил его кончик зубами.
– Как заставить эллинов сражаться? Отец Зевс, открой мне способ!
Мозг заторопился с возможными вариантами.
– Новый оракул, предсказание о неизбежной победе? Но я и так уже досуха выжал книги пророчеств. Или купить Адиманта вместе с его друзьями? Но золотом можно купить только душу, а не отвагу. Или произнести зажигательную речь, предложить новые аргументы? Но, даже если бы я обладал красноречием Нестора и мудростью Фалеса, послушают ли меня упрямые дорийцы?
Вновь постучал Симонид, лицо которого вытянулось.
– О, горе нам! Кимон прислал вестника со своего «Персея». Он говорит, что «Дикэ», стоящий рядом с ним сикионский корабль, не облегчается перед битвой, а ставит паруса, чтобы бежать.
– Это всё? — спокойно спросил Фемистокл.
– Утверждают также, что Адимант и другие флотоводцы, разделяющие его настроение, вновь отправились к Эврибиаду, чтобы отговорить его от сражения.
– Я ожидал этого.
– И спартанец уже сдаётся? — Коротышка-поэт побледнел.
– Весьма вероятно. Эврибиад стал бы трусом, не будь он таким большим дураком.
– И ты не собираешься немедленно посетить его, чтобы укрепить робких сердцем и заставить их вести себя так, как подобает эллинам?
– Пока нет.
– Друг мой, клянусь священным псом Египта, — вскричал Симонид, касаясь руки Фемистокла, — если ты ничего не предпримешь, всем нам предстоит завтра переселиться на поля асфоделей.
– Я делаю, что могу.
– Всё? Ты стоишь здесь, скрестив на груди руки!