Кто бросит камень? Влюбиться в резидента
Шрифт:
В коридоре послышались шаги, и в комнату со словами: «Пирог уже на подходе», — вошла Мария Власовна, а следом за ней — Анюта.
Хозяин явно обрадовался их появлению, получив возможность уйти от продолжения дискуссии с сыном. Широким мужским жестом он предложил выпить за то, чтобы пирог удался, но сразу же нарвался на строгое замечание супруги. Строгость Марии Власовны была объяснима. Совсем скоро они с мужем должны были ехать к друзьям, чтобы вместе отпраздновать День международной солидарности трудящихся.
Возникшую было неловкость разрушил стук в дверь. Соседка по квартире, жена комбрига Ласточкина, попросила разрешения оставить ключи от комнаты для супруга, задержавшегося в наркомате. Слегка обиженный, старший Глебов сразу переключил внимание на соседку, предложив дождаться пирога и отметить с ними Первомай. Тем более что ее
Все понимали, что «оттуда» означало — из Испании, где шла гражданская война. Началась она в июле 1936 года, а 3 августа того же года в Москве на Красной площади состоялся 120-тысячный митинг-демонстрация солидарности с антифашистской борьбой народа Испании. Глебов-старший участвовал в этом митинге и до сих пор помнил тот энтузиазм, с которым толпа по слогам скандировала: «Фран-ко до-лой! Фран-ко до-лой!» Так что, когда «Известия» опубликовали телеграмму товарища Сталина председателю ЦК Компартии Испании Хосе Диасу, в которой говорилось: «Трудящиеся Советского Союза… отдают себе отчет, что освобождение Испании от ига фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества», это не было политической гиперболой. Митинги солидарности с испанским народом прокатились по всей стране, трудящиеся делали отчисления из зарплаты в фонд республиканской Испании. Во многих домах одну из стен украшала карта Испании, на которой флажками отмечался ход военных действий. Висела такая и у Глебовых. А с конца лета 1936-го в Испанию потянулись партиями и поодиночке наши военные. Советское руководство не желало афишировать участие своих граждан в конфликте, поэтому переезд и участие в боях осуществлялись под покровом строжайшей тайны. Одним из таких военных советников был и комбриг Ласточкин. Впрочем, в Испании его звали «камарада Альварес». А всего каких-то два месяца назад страна наградила его орденом Боевого Красного Знамени.
Николаю Филимоновичу страсть как хотелось обмыть награду с героем-соседом, но тот по возвращении из боевой командировки стал каким-то нелюдимым, домой приходил поздно, так что случая до сих пор не представлялось. А тут и Екатерина Марковна, жена комбрига, по простоте душевной, как-то шепнула на кухне Марии Власовне, что у Ивана Терентьевича арестовали лучшего друга. Поняв ситуацию, Глебов-старший решил инициативу не проявлять, а просто дождаться подходящего момента.
Тем временем в комнату принесли пирог и торжественно водрузили на стол. Не менее торжественно отец определил на стол и заветный графинчик. Глебовы, Анюта и соседка чинно уселись за стол, Мария Власовна взяла в руки нож.
— Конечно, надо бы пирог еще подержать, чтобы дошел, но время поджимает. К друзьям приглашены, — она положила гостье первый кусок.
— А вы как собираетесь ехать? — спросила Екатерина Марковна.
— Автобусом.
— Я почему спрашиваю: за мной сейчас машина придет. Так мы поедем с вами, куда вам надо. А молодежь, значит, остается?
— Да, к ним сюда скоро друзья пожалуют. Это же я все для них наготовила.
Предложение персональной машины пришлось хозяевам весьма кстати. Присутствующие успели под пирог выпить еще по рюмке, пока за Екатериной Марковной пришел водитель. На ходу отдав последние распоряжения, родители отбыли в гости.
В комнате вдруг повисла неожиданная, непривычная для коммуналки тишина. В первую минуту молодые люди даже почувствовали себя не в своей тарелке. Так сложилось, что за время их знакомства они нечасто вот так оставались наедине: бытовые условия не позволяли. Да и опыта, как вести себя в таких ситуациях, у Михаила было мало. Но юноша должен был сделать первый шаг. Естественное волнение, излишняя суетливость, пуговицы на платье не расстегиваются… Благо подруга целомудренно остудила его горячность, предложив отвернуться, после чего разделась сама и устроилась на его постели. Михаил, не глядя в ее сторону, торопливо освободился от одежды, оставшись в длинных черных сатиновых трусах.
Она лежала, крепко закрыв глаза и натянув одеяло до подбородка. Обнаженное плечо ее было уже на расстоянии вытянутой руки от парня, когда тишину разорвал дверной звонок. Звонили Глебовым. «Ну что за дела! Опять отец что-то забыл», — досадливо поморщился младший Глебов. Наказав подруге оставаться в постели, он, лихорадочно путаясь в штанинах, натянул
Компания удивленно глядела из-за двери на новую рубашку Михаила, торчащую из-под ремня. Верхняя пуговица рубашки была застегнута на вторую петлю.
— Мишок, ты извини, мы тут прикинули и решили: а чего еще час терять попусту? Примешь?
Михаил сделал неопределенный жест рукой, который в другой ситуации можно было бы понять по-разному, но сегодня ребята истолковали его однозначно и, ведомые Сергеем, стали протискиваться внутрь. Девушка, которая проходила последней, громко поздравила Глебова с праздником и вручила ему букетик цветов. Дополнением к цветам оказался смачный поцелуй в щеку, вероятно по поручению всей компании. Так сказать, изящное извинение за срыв предварительной договоренности и ранний приход.
Глава седьмая
В гостиной своего особняка в Хлебном переулке военный атташе посольства Германии в СССР генерал Эрих Кламрот принимал важного чиновника из Берлина Вильгельма Земмельсдорфа. Используя расхожий газетный штамп, можно было сказать, что «общение проходило в теплой, дружеской обстановке». И хозяин, и гость давно знали друг друга. В свое время, взбираясь параллельно по ступеням военной карьеры, они не стали друзьями, но давнее знакомство позволяло им общаться без чиновного официоза. Правда, Кламрот постоянно чувствовал, что Земмельсдорф всегда знает чуть больше и смотрит в этой жизни чуть дальше. Генерал объяснял это для себя связями приятеля в высоких партийных кругах, хотя тот совсем не выглядел ортодоксальным национал-социалистом. Раньше они довольно часто встречались на совещаниях, военных учениях как коллеги, поскольку Земмельсдорф служил представителем рейхсвера в одной из скандинавских стран. Однако во второй половине тридцатых, когда он неожиданно оказался в кресле руководящего чиновника зарубежной организации национал-социалистической партии при Имперском министерстве иностранных дел и ему было присвоено звание бригаденфюрера СС — что соответствовало армейскому генерал-майору, — между ними наметилась некоторая дистанция. Генерал Кламрот координировал и направлял работу по добыванию подчиненными сотрудниками атташата информации военного характера по Советскому Союзу, говоря профессиональным языком, был резидентом абвера в Москве. Получалось, что по партийной линии Земмельсдорф имел право контроля за службой, возглавляемой приятелем, формально не касаясь вопросов разведки. Но внешне их отношения, казалось, не претерпели особых изменений.
С утра оба генерала присутствовали на военном параде и демонстрации трудящихся на Красной площади, потом хозяин провез гостя на машине, показав ему Москву, в которую тот пожаловал впервые. В глубине души он был польщен, что гость предпочел наблюдать военный парад в его обществе, оставив сопровождающего его посольского партайгеноссе в группе других приглашенных сотрудников посольства. Несмотря на то что Земмельсдорф был в штатском, военная выправка выдавала его с головой. Кламрот не преминул обратить на это внимание, полагая, что сделал комплимент, но бригаденфюрер лишь криво улыбнулся. И вот от этой гримасы на генерала повеяло вполне ощутимым холодком. Ему подумалось, что правы были его берлинские друзья, которые говорили: Гитлер мало-помалу убирает из МИДа кадровых дипломатов, заменяя их своими людьми. И не только из МИДа. Эти люди должны были забыть своих прежних друзей, старые привязанности, фронду молодых лет. Теперь они принадлежали фюреру, и только ему.
Изрядно подустав и чуточку промокнув, они оба наслаждались уютом теплой гостиной генеральского особняка, намереваясь согреться русским национальным напитком.
— По-моему, единственное, что русские могут делать хорошо, — это их водка. Предлагаю тост за наш праздник, — берлинский гость, чокнувшись с Кламротом, отпил глоток из крохотной рюмки, с веселой иронией наблюдая, как хозяин лихо опрокидывает в рот жгучую жидкость. — Однако, Эрих, вы так по-русски это делаете, что мне становится не по себе.