Кто нашел, берет себе
Шрифт:
Но действительно ли это была его вина?
Или все-таки вон того подонка?
На другой стороне улицы, в четырех домах от скамьи, на которой сидит Моррис с недоеденным бубликом, тучный лысый мужчина выплывает из магазина «Редкие издания Эндрю Холлидея», предварительно перевернув дверную табличку с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО». Ритуал ухода Энди на ленч Моррис наблюдает третий раз, потому что по четвергам работает в ЦКИ во вторую смену. Ему надо прийти на работу в час и трудиться до четырех, подтягивая древнюю регистрационную систему к современным нормам. (Моррис уверен, что люди, которые управляют ЦКИ, многое знают об искусстве, драматургии и музыке, но ни хрена — о «Мак офис менеджер».) В четыре он уедет на автобусе в свою дерьмовую комнатушку на девятом этаже.
А
Наблюдает за давним другом.
При условии, что этот четверг ничем не будет отличаться от двух других — а у Морриса нет оснований в этом сомневаться, он знает, что его давний друг привычек не меняет, — Энди Холлидей пойдет (вперевалку) по Лэйсмейкер-лейн к французскому кафе под названием «Jamais Toujours» [13] . Чертовски глупое название, абсолютно ничего не значащее, но звучит пафосно. Совсем под стать Энди, правда?
13
Искаж. Toujours et a jamais — на веки вечные (фр.).
Давний друг Морриса, тот самый, с кем он так часто обсуждал Камю, и Гинсберга, и Джона Ротстайна за чашкой кофе или за ленчем, набрал как минимум сотню фунтов, сменил очки в роговой оправе на дорогие дизайнерские, его туфли, похоже, стоили больше, чем все заработанное Моррисом за тридцать пять лет в тюрьме, но Моррис нисколько не сомневался, что внутри его давний друг не изменился. Какова ветка — таков и сучок, гласила еще одна старая поговорка, вот и пафосный говнюк всегда будет пафосным говнюком.
Владелец «Редких изданий Эндрю Холлидея» уходил от Морриса, а не приближался к нему, но Моррис и ухом бы не повел, если бы Энди пересек улицу и направился к нему. В конце концов, кого бы он увидел? Пожилого джентльмена, узкоплечего, с мешками под глазами, поредевшими седыми волосами, в дешевом пиджаке и еще более дешевых серых брюках, купленных в «Чептер эле-вен». Давний друг пронес бы мимо внушительный живот, даже не взглянув на Морриса, и тем более не стал бы к нему присматриваться.
«Я сказал членам комиссии то, что они хотели услышать, — думает Моррис. — Мне пришлось это сказать, но на самом деле я потерял все эти годы по твоей вине, ты, самодовольный гомик-членосос. Если бы меня арестовали за Ротстайна и моих подельников, все было бы по-другому. Но ведь нет. Мне не задали ни одного вопроса о господах Ротстайне, Доу и Роджерсе. Я потерял эти годы из-за совершенного мною акта сексуального насилия, которого даже не мог вспомнить. И почему? Отчасти это похоже на дом, который построил Джек. Я находился в переулке, а не в таверне, когда мимо проходила эта сука Хупер. Меня вышвырнули из таверны, потому что я пнул музыкальный автомат. Я пнул музыкальный автомат по той же причине, по какой оказался в таверне: потому что разозлился на тебя».
Почему бы тебе не предложить мне эти записные книжки на заре двадцать первого века, если они все еще будут у тебя?
Моррис наблюдает, как Энди уходит от него, сжимает кулаки и думает: В тот день ты вел себя как девчонка. Горячая маленькая целка, которая сидит с тобой на заднем сиденье автомобиля, и ты слышишь от нее: Да, милый, да, да, конечно, я так тебя люблю. До тех пор, пока ты не задерешь ей юбку выше талии. Тут она сжимает колени так крепко, что едва не ломает тебе запястье, и заводит другую песню: Нет, нет, нет, руки прочь, за кого ты меня принимаешь?
«Ты мог бы быть более дипломатичным, — думает Моррис. — Как минимум. Капелька дипломатичности спасла бы мне все эти потерянные годы. Но ты не пожелал хоть как-то успокоить меня. Это потребовало бы мужества, а ты у нас не из храбрецов. Я услышал от тебя лишь если ты упомянешь меня, я буду отрицать, что мы когда-либо говорили об этом».
Его давний друг заходит в своих дорогих туфлях в кафе «Jamais Toujours», где метрдотель сочтет за честь поцеловать его необъятный зад. Моррис смотрит на бублик и думает, что надо бы его съесть, хотя бы соскрести зубами сливочный сыр, но желудок завязался узлом и слышать об этом не желает. Поэтому ничего не остается, как идти в ЦКИ, чтобы потратить день, пытаясь навести хоть какой-то порядок в отставшей на века цифровой регистрационной системе. Моррис знает, что ему не следовало возвращаться на Лэйсмейкер-лейн — теперь это не улица, а пешеходный торговый центр под открытым небом, — и знает, что скорее всего будет на этой скамье и в следующий четверг. И через один. Если ему не удастся заполучить записные книжки. Они разрушат чары. Тогда у него пропадет желание иметь что-то общее с давним другом.
Он встает и бросает недоеденный бублик в урну. Смотрит в сторону «Jamais Toujours» и шепчет:
— Ты — дерьмо, давний друг. Действительно дерьмо. И за два цента…
Но нет.
Нет.
Только записные книжки имеют значение, и если Чак Роберсон ему поможет, завтра ночью он отправится за ними. А Чак не откажет. Моррис оказал ему серьезную услугу и намерен попросить об ответной. Он знает, что должен подождать дольше, пока Эллис Макфарленд окончательно не убедится, что Моррис хороший, и не обратит свое внимание на кого-то еще, но притяжение сундука и его содержимого слишком велико. Он хотел бы расплатиться с этим жирным сукиным сыном, который сейчас набивает рот дорогой едой, но месть не так важна, как четвертый роман о Джимми Голде. Там может быть и пятый! Моррис понимает, это маловероятно, но как знать? В этих записных книжках много чего написано, очень много. Он идет к автобусной остановке, бросает еще один злобный взгляд на «Jamais Toujours» и думает: Ты так и не узнаешь, какой ты счастливчик.
Давний друг.
5
Примерно в то время, когда Моррис Беллами бросает бублик в урну и направляется к автобусной остановке, Ходжес приканчивает салат и думает, что съел бы еще две порции. Сует пенопластовый контейнер и пластмассовую ложку-вилку в бумажный пакет, который отправляет на коврик перед пассажирским сиденьем, напоминая себе, что позже нужно его выкинуть. Ему нравится новый автомобиль, «приус», он холит и лелеет его и не наездил на нем и десяти тысяч миль. Модель выбирала Холли. «Он будет сжигать меньше бензина и бережнее относиться к окружающей среде», — объяснила она Ходжесу. Женщина, которая раньше с трудом решалась выйти за порог своего дома, теперь контролирует многие аспекты жизни Ходжеса. Она могла бы чуть ослабить хватку, будь у нее бойфренд, но Ходжес знает, что вероятность этого невелика. Лучшего кандидата в бойфренды, чем он сам, у нее скорее всего не будет.
«Хорошо, что я люблю тебя, Холли, — думает Ходжес. — А не то мне пришлось бы тебя убить».
Он слышит гудение приближающегося самолета, смотрит на часы: одиннадцать тридцать четыре. Получается, что Оливер Мэдден прибудет точно по расписанию, и это радует. Ходжес и сам человек пунктуальный. Он берет пиджак с заднего сиденья, надевает. Сидит пиджак не очень: наружные карманы оттягивают тяжелые предметы.
Над входной дверью навес, и в тени как минимум на десять градусов прохладнее. Ходжес достает новые очки из внутреннего кармана пиджака и оглядывает небо на западе. Самолет стремительно приближается к посадочной полосе, превращаясь из точки в пятно неопределенной формы, а потом в силуэт, соответствующий распечаткам, сделанным Холли: «Бичкрафт-Кингэйр-350», 2008 года выпуска, красный с черными полосами. Налет — 1200 часов, 805 посадок. У того, что сейчас приземлится, будет номер восемь-ноль-шесть. Рыночная стоимость — четыре миллиона с мелочью.
Мужчина в комбинезоне выходит из парадной двери. Смотрит на автомобиль Ходжеса, потом на Ходжеса.
— Здесь нельзя парковаться, — говорит он.
— Не похоже, что у вас сегодня аншлаг, — вежливо отвечает Ходжес.
— Правила есть правила, мистер.
— Я скоро уеду.
— Скоро — не сейчас. Эта зона только для разгрузки и погрузки. Воспользуйтесь автостоянкой.
«Кингэйр» уже над краем полосы. В нескольких футах над матерью-землей. Ходжес указывает на него:
— Видите этот самолет, сэр? Человек за штурвалом — на редкость грязный пес. Многие люди разыскивают его не один год, и теперь он здесь.