Кто нашел, берет себе

Кинг Стивен

P.S. Я все еще смеюсь над знаменитым цыпленком!!! [15]

Дрю читал письмо дольше, чем требовалось, чтобы успокоиться, потом посмотрел на подростка, назвавшегося Джеймсом Хокинсом.

— Вы понимаете отсылку к Знаменитой курице? Я объясню, если хотите. Это хороший пример того, что Ротстайн назвал безумным чувством юмора.

— Я знаю, о чем речь. Нашел в Интернете. В шесть или семь лет у мисс О’Коннор была курица — по крайней мере так она утверждала, — которая ходила задом наперед. Какие-то документалисты приехали и засняли эту курицу, и она попала на экраны. Мисс О’Коннор называла приезд киношников вершиной своей карьеры, а все остальное — спадом.

15

Видимо,

имеется в виду известная фраза Ф. О’Коннор о цыпленке, которого она научила пятиться.

— Совершенно верно. А теперь, когда мы разобрались со Знаменитой курицей, что я могу для вас сделать?

Подросток глубоко вдохнул и открыл клапан плотного конверта. Достал из него фотокопию и положил на стол рядом с письмом Ротстайна в «Посланиях с Олимпа». На лице Дрю Холлидея читался легкий интерес, когда он переводил взгляд со страницы книги на фотокопию и обратно, но под столом его руки переплелись так крепко, что коротко остриженные ногти впились в тыльные стороны ладоней. Он сразу понял, что перед ним. Какую букву ни возьми, все линии, прямые или изогнутые, совпадали полностью. Теперь предстояло выяснить, что именно знал «Джеймс Хокинс». Вероятно, не слишком много, но определенно больше, чем ничего. Иначе не прятался бы за усами и очками с подозрительно чистыми стеклами, купленными то ли в аптеке, то ли в магазине карнавальных костюмов.

В самом верху страницы стояло обведенное кружком число 44. Ниже был фрагмент стихотворения:

«Самоубийство» — роковая мысль; ты, может быть, со мной не согласишься. Поразмышляй об этом на досуге. Белеет площадь. Рассвело. Допустим, это в Мексике, Пусть в Гватемале — где угодно, в любой стране, где до сих пор под потолком вихрится деревянный вентилятор. Куда ни глянь, бело под синим небом, на камне площади местами только пальмы и роза — там, неподалеку от кафе, где бродит сонный мойщик. А на углу ждет первого [16] .

16

Пер. Н. Никитенко.

На этом страница обрывалась. Дрю посмотрел на подростка.

— Дальше речь идет о первом автобусе, — пояснил Джеймс Хокинс. — Который получает энергию по проводам. Он его называет trolebus. Это троллейбус по-испански. Жена мужчины, от лица которого написано стихотворение, а может, его подруга, сидит мертвая в углу комнаты. Она застрелилась. Он только что обнаружил ее.

— На бессмертную поэзию не похоже, — ответил Дрю. Фотокопия настолько выбила его из колеи, что ничего другого на ум не пришло. Но независимо от качества написанного стихотворение являлось единственным новым произведением Джона Ротстайна, увидевшим свет за последние полвека. Да и прочли его — не считая автора — только этот подросток и он, Дрю Холлидей. Конечно, стихотворение могло попасться на глаза и Моррису Беллами, но Дрю в этом сомневался, учитывая огромное, по утверждению Морриса, число украденных записных книжек.

Огромное число.

Господи, огромное число записных книжек.

— Да, не Уилфред Оуэн и не Элиот, но я думаю, речь не об этом. А вы?

Дрю внезапно осознал, что «Джеймс Хокинс» пристально всматривается в него. И видит что? Возможно, слишком многое. Дрю обычно ничем не выдавал своих чувств: это необходимое условие в бизнесе, где купить товар подешевле не менее важно, чем продать его подороже. Но он попал в очень нестандартную ситуацию: словно перед ним из глубин Атлантического океана всплыл «Титаник»: ржавый, в водорослях, но настоящий!

Ладно, придется это признать.

— Да, наверное, не об этом. — Фотокопия и страница с письмом к О’Коннор лежали бок о бок, и Дрю не мог удержаться, чтобы не перемещать пухлый палец с одной на другую. — Если это подделка, то чертовски качественная.

— Это не подделка. — В голосе мальчика слышалась абсолютная уверенность.

— И где вы это взяли?

Подросток пустился в пространную вымышленную историю, которую Дрю слушал вполуха. Что-то о дядюшке Филе из Кливленда, который умер и оставил свою библиотеку юному Джеймсу, и там нашлись шесть записных книжек «Молескин», упакованных в коробку с книгами в мягкой обложке и томами «Книги месяца», и надо же, эти записные книжки, в которых обнаружилось много интересного — по большей части стихи, но также эссе и несколько рассказов, — принадлежали Джону Ротстайну.

— Как вы поняли, что это Ротстайн?

— Я узнал его стиль даже в стихотворениях, — ответил «Хокинс». Несомненно, он подготовился к такому вопросу. — В Городском колледже я специализируюсь на американской литературе, поэтому прочитал большую часть его произведений. Да и о нем самом много прочел. К примеру, это стихотворение о Мексике, где Ротстайн путешествовал шесть месяцев после демобилизации.

— Как и десяток других американских писателей, включая Эрнеста Хемингуэя и таинственного Б. Травена.

— Да, но посмотрите на это. — Парнишка достал из конверта вторую фотокопию. Дрю велел себе сдержаться… и жадно потянулся к ней. Повел себя так, словно работал в этом бизнесе три года, а не тридцать, но кто мог его за это винить? Это было событие. Событие огромного значения. Проблема состояла в одном: «Джеймс Хокинс», похоже, это знал.

«Да, но он не знает того, что известно мне: источника этих записных книжек. Если только Моррис не пытается использовать мальчишку в своих целях. А такое маловероятно, поскольку Моррис гниет в Уэйнесвилле».

Текст на второй фотокопии писала та же рука, но не столь аккуратно. Если на страничке со стихотворением вычеркивания и заметки на полях отсутствовали, то здесь их хватало.

— Я думаю, он мог написать это нетрезвым, — сообщил подросток. — Знаете, он много пил, а потом завязал. Раз и навсегда. Прочитайте. Увидите, о чем речь.

Вверху страницы стояло обведенное кружком число 77. Ниже начиналось с середины предложение.

…никогда не предполагалось. Если хорошие рецензии — сладкий десерт на короткое время, потом выясняется, что в долгосрочной перспиктиве они ведут к несварению желудка: бессоннице, ночным кошмарам, даже к проблемам со столь важной послеобеденной срачкой. И глупость значительно более заметна в хороших рецензиях, чем в плохих. Воспринимать Джимми Голда как какой-то критерий, как ГЕРОЯ — все равно что называть кого-то вроде Билли Кида (или Чарльза Старквезера, наиболее близкого его воплощения двадцатого века) американской иконой. Джимми — он и есть Джимми, такой же, как я или вы. Он срисован не с Гека Финна, а с Этьена Лантье, величайшего персонажа литературы девятнадцатого столетия! Если я покинул поле зрение общественности, то лишь потому, что она слепа и нет причины показывать ей новые матерьялы. Как сказал бы сам Джимми: дерьмо ни хрена…

Текст обрывался, но Дрю знал, что идет следом, и не сомневался, что Хокинс тоже в курсе. Этот знаменитый девиз Джимми и теперь встречался на футболках.

— Он ошибся в «перспективе», — только и смог выдавить Дрю.

— Да, и слово «материалы» написал неправильно. Обычные ошибки, не вычищенные корректором. — Глаза подростка блестели. Дрю видел подобный блеск, но никогда — в столь юном возрасте. — Это живой текст, вот что я думаю. Живой и дышащий. Видите, что он говорит об Этьене Лантье? Это главный герой романа «Жерминаль» Эмиля Золя. И это новинка! Понимаете? Новый взгляд на персонажа, которого все знают, от самого автора! Готов спорить, некоторые коллекционеры заплатят большие деньги за оригинал этого эссе и за все остальное, что у меня есть.