Кто нашел, берет себе
Шрифт:
Не поворачиваясь (Моррис осознает, что РИ видит его отражение в стекле, закрывающем картину, но это все равно жутковато), Макфарленд говорит:
— Привет, Морри, как дела, земляк?
Он знает, думает Моррис. И не только про фургон. Про все.
Это ложь, Моррис понимает, что Макфарленд не может этого знать, но та часть Морриса, которая по-прежнему в тюрьме и навсегда там останется, заверяет его, что Макфарленду все известно. Для Макфарленда лоб Морриса Беллами — из прозрачного стекла. И он видит все, что внутри: каждое вращающееся колесико и каждую раскаленную шестеренку.
— У меня все в порядке, мистер Макфарленд.
Сегодня на РИ клетчатый
— А выглядишь ты не особо. Бледный, под глазами мешки. Употреблял что-то, чего тебе употреблять нельзя, Морри?
— Нет, сэр.
— Делал что-то такое, чего нельзя делать?
— Нет. — Он думает о фургоне с надписью «Цветы Джонса», практически стершейся, ждущем в Саут-Сайде. С ключами под колесом.
— Нет что?
— Нет, сэр.
— Так-так. Может, это грипп. Потому что, если честно, выглядишь ты как десять фунтов дерьма, засунутые в пятифунтовый пакет.
— Я чуть не допустил ошибку, — признается Моррис. — Наверное, ее удалось бы исправить, но для этого пришлось бы вызывать стороннего специалиста, может, даже отключить главный сервер. У меня могли быть неприятности.
— Добро пожаловать в мир работающих людей, — отвечает Макфарленд без намека на сочувствие.
— Для меня все по-другому! — взрывается Моррис, и Господи, какое это облегчение — стравить пар, причем безопасным способом. — Если кто и понимает, так это вы! Любого другого просто пожурили бы, но не меня. А если бы меня уволили — за невнимательность, а не за то, что я сделал это сознательно, — я бы вновь загремел в тюрьму.
— Возможно, — отвечает Макфарленд, вновь поворачиваясь к картине. На ней изображены мужчина и женщина, которые сидят в одной комнате и изо всех сил стараются не смотреть друг на друга. — Может, и нет.
— Мой босс меня не любит, — продолжает Моррис. Знает, что это звучит плаксиво, но, может, он действительно плачется. — О том, как работает здешняя компьютерная система, я знаю в четыре раза больше, чем он, и его это злит. Он будет счастлив, если меня уволят.
— Попахивает паранойей, — заявляет Макфарленд. Его руки снова сцеплены над необъятными ягодицами, и внезапно Моррис догадывается, почему он здесь. Макфарленд проследил его до мотоциклетной мастерской, где работает Чарли Роберсон, и решил, что подопечный что-то замышляет. Разумом Моррис понимает, что это невозможно. Но он в этом не сомневается.
— О чем они вообще думают, разрешая такому, как я, копаться в их файлах? Условно-досрочно освобожденному! Если я сделаю что-то не так, а я почти сделал, им это обойдется в кучу денег.
— А чем ты собирался заниматься на свободе? — спрашивает Макфарленд, по-прежнему глядя на картину Хоппера, которая называется «Квартира 16-А». Кажется, она зачаровала его, но Морриса не проведешь. Макфарленд наблюдает за его отражением. Оценивает своего подопечного. — Ты слишком слабый и дряблый, чтобы таскать коробки на складе или работать садовником. — Он поворачивается. — Это называется внедрение, Морри, и политику определяю не я. Хочешь поныть — найди того, кому до этого есть дело.
— Извините, — говорит Моррис.
— Извините кто?
— Извините, мистер Макфарленд.
— Спасибо, Моррис. Так-то лучше. А теперь пойдем в мужской туалет, где
Уходят последние представители офисного планктона. Некоторые смотрят на Морриса и здоровенного чернокожего в ярком клетчатом пиджаке, потом быстро отводят взгляды. Морриса так и распирает от желания крикнуть: Все правильно, он — мой районный инспектор, так что присмотритесь повнимательнее!
Следом за Макфарлендом он идет в мужской туалет, который, слава Богу, пуст. Макфарленд приваливается плечом к стене, складывает руки на груди, наблюдает, как Моррис достает из штанов свой старый крантик и наполняет стаканчик. Когда тридцать секунд спустя моча не синеет, Макфарленд возвращает пластиковый стаканчик Моррису.
— Поздравляю. А теперь выливай, земляк.
Моррис выливает. Макфарленд уже тщательно моет руки, намыливая их чуть ли не до локтей.
— Знаете, у меня нет СПИДа. Если вас это тревожит. Я сдал все анализы, прежде чем меня выпустили.
Макфарленд высушивает большущие ручищи. Несколько секунд разглядывает себя в зеркале (может, сожалеет о том, что нечего причесать), потом поворачивается к Моррису:
— Возможно, ты не принимал ничего запрещенного, Морри, но мне не нравится, как ты выглядишь.
Моррис молчит.
— Позволь сказать кое-что, чему меня научили восемнадцать лет на этой работе. Есть две категории условнодосрочно освобожденных, и только две: волки и овцы. Ты слишком стар, чтобы быть волком, но не уверен, что ты сам это понимаешь. Возможно, ты еще это не осознал, как говорят мозгоправы. Я не знаю, что волчьего у тебя в голове, может, тебе просто хочется украсть канцелярские скрепки из кладовой, но что бы это ни было, ты должен об этом забыть. Ты стар, чтобы выть, и слишком стар, чтобы убегать.
Поделившись этим образчиком мудрости, Макфарленд удаляется. Моррис тоже идет к двери, но ноги становятся ватными прежде, чем он успевает до нее добраться. Он разворачивается, хватается за раковину, чтобы не упасть, потом ковыляет в одну из кабинок. Садится, низко опускает голову. Закрывает глаза и глубоко дышит. Когда буря в голове утихает, поднимается и выходит из туалета.
Он все еще здесь, думает Моррис. Смотрит на эту чертову картину, заложив руки за спину.
Но на этот раз вестибюль пуст, если не считать охранника, который бросает на Морриса подозрительный взгляд, когда тот проходит мимо.
25
Игра «Сурков» с «Драконами» начинается только в семь, но автобусы с табличками «БЕЙСБОЛЬНЫЙ МАТЧ» курсируют с пяти. Моррис доезжает до стадиона, потом идет пешком к мастерской, сжимаясь в комок при виде каждого приближающегося автомобиля и кляня себя за то, что потерял самообладание после ухода Макфарленда. Может, если бы он вышел из туалета раньше, увидел бы, на какой тачке разъезжает этот сукин сын. Однако он этого не сделал, и теперь Макфарленд может оказаться в любом из этих автомобилей. РИ отличить нетрудно, учитывая его габариты, но Моррис не решается слишком пристально разглядывать машины. Причин на то две. Во-первых, он будет выглядеть виноватым, правда? Да, конечно, как человек, лелеющий волчьи замыслы, а потому вынужденный оглядываться, чтобы вовремя заметить опасность. Во-вторых, он может увидеть Макфарленда, даже если того здесь не будет, потому что близок к нервному срыву. И это неудивительно. У всех есть свои пределы.