Кто там стучится в дверь?
Шрифт:
После утомительного трехдневного путешествия в товарном вагоне, пропитанном запахом муки, после всех формальностей, связанных с передачей груза и оформлением отчета, хотелось побыть одному.
Стоял тихий, спокойный, не по-зимнему ласковый день. Каспий накатывал легкую волну на берег. Арсений почувствовал вдруг какое-то детское и неодолимое желание снять сапоги и портянки и походить босиком по влажному песку. Стыдливо оглянулся кругом. Метрах в сорока от Девичьей башни с удочкой в руках сидел старик, сосавший чубук, чуть поодаль гуляла с детишками гувернантка... «А, ничего страшного, кто тут меня знает?» Сел на скамейку, не без труда стащил сапоги, пошевелил отекшими пальцами и тут только, посмотрев на ноги свои, вспомнил, сколько ночей спал не раздеваясь и сколько дней не ходил в баню. Быстро-быстро обернул ноги портянками, дав слово уже не стирать их, а просто выкинуть, мечтательно вспомнил о главном своем богатстве, паре цивильных ботинок.
Купил билет в отдельный номер, пригласил банщика и покрякивал от удовольствия, терпя немыслимые истязания бронзоволицего черноусого инквизитора. Банщик раздобыл у старушки уборщицы две чистые тряпки. Песковский с удовольствием намотал их на ноги вместо старых портянок, не поскупился на «даш-баш» [2] и снова направился к морю. Смыв все переживания и испытания служебной командировки, Арсений позволил себе вернуться к размышлениям «на личные темы».
Он начал понимать, что этот мир имеет гораздо больше приятных сторон и радостей, чем это казалось ему совсем недавно. До поездки в Терезендорф.
2
Чаевые, подношения.
Старик с чубуком сидел все на том же месте. Видимо, и ему мир казался устроенным прекрасно. Во всяком случае, бычок ловился хорошо — а что еще надо настоящему рыбаку? Рядом с высокой банкой, сквозь стекло которой очумело смотрели на новый мир ничего не понимавшие большелобые усатые рыбешки, лежала удочка.
— Дядя, можно я немного половлю тоже?
Не выпуская чубука изо рта, старик показал глазами: бери, мол, и лови сколько хочешь.
Чем-то, скорее всего крупным мясистым носом «шестеркой», старик напоминал мастера-нефтяника, у которого Арсений брал до войны первые уроки на Биби-Эйбатском промысле. Мастер был с характером, служил хозяевам верой и правдой, рабочим спуску не давал; один молодой горячий тартальщик, приехавший на заработки из Нагорного Карабаха, чуть не пристрелил его... А оказалось, мастер был конспиратором-самоучкой, дружил с подпольщиками и сдавал им сарай, где они размножали прокламации. Так и не успел догадаться Арсений, что заставляло мастера дружить с большевиками: то ли они деньги хорошие платили, то ли убеждения свои имел и только изображал преданного хозяевам человека... Арестовали мастера вместе с подпольщиками и судили строго. Где-то он теперь?
Приехал Арсений в Баку вскоре после того, как потерял отца, тихого, рано овдовевшего токаря, считавшего, что главное в этом мире — умение жить, не ссорясь с другими, не озлобляясь сердцем и никому не завидуя. Отец зарабатывал сносно, не пил, «жил по правилам», чтобы единственному своему чаду примером стать. Да не стал. Еще в юности, помогая отцу на верфях в Нижнем, понял Арсений, какое это непростое дело жить в ладу и в мире со всеми, как мало надо себя ценить, чтобы не замечать несправедливости, затопляющей этот мир. Война, на которую его погнали, и революция, в которую он вступил сам, помогли на многое посмотреть новыми глазами, найти единомышленников и место в быстро менявшейся жизни.
Сейчас Арсений испытывал радость человека, сделавшего хорошее, доброе дело, и все вспоминал слова Велиева:
— Ну, брат, удружил, спасибо тебе огромное. Ты представляешь, что такое для нас эти девять тысяч пудов?! И из других уездов пришли обозы... Нет, с нами не так-то просто теперь расправиться!
Велиев подробно расспрашивал о немецкой колонии: как там встретили революцию, готовы ли сотрудничать с большевиками, как расставались с зерном, не было ли попыток саботажа? Слушал внимательно, потом, вдруг вспомнив о чем-то, вынул из бокового ящика плоские черные карманные часы с крышкой, протянул их Песковскому.
— Это тебе на память от меня. И за то, что революционное задание выполнил. И за то, что старого разговора о переходе не заводишь... Понимаешь теперь, что значит быть сотрудником продовольственного отдела? Это значит — и бойцом на самом переднем крае, и дипломатом, и политиком. Так-то, мой дорогой.
— Что вы, товарищ начпрод? Разве я все это ради награды?
— Слушай, я тебя прошу, ты меня не обижай. И вообще не устанавливай у нас на Кавказе своих порядков. Не возьмешь — обидишь. Ясно? Носи на здоровье. А теперь попробуй от следующего моего поручения отказаться, когда понадобишься. Ты что думаешь, я просто так тебе часы дарю? Я тоже становлюсь дипломатом. — Велиев крепко пожал руку Песковского.
Арсению пришлось долго распутывать леску, он был рад, что нашел занятие, которое дает возможность какой-то срок не думать ни о чем. Когда ему показалось, что он ни за что не сладит с узлом, леска вдруг сама собой разошлась. Арсений с удовольствием нанизал на крючок червяка, поплавок весело запрыгал и вдруг разом скрылся под водой. Неумело вскинул удилище, успел перехватить укоризненный взгляд старика — кто же так тащит! — и вдруг увидел на крючке рыбу, не похожую на тех, что плавали в банке. Это была длинная, с две ладони, плоская рыба, скорее всего сельдь. Впрочем, рассмотреть как следует он ее не смог, рыба резко изогнулась в воздухе и с таким мастерством, будто проделывала это уже не раз, сорвалась с крючка.
Песковский тихо выругался.
Старик продолжал сосать чубук.
— Не спеши, дорогой. Куда спешить, вся рыба наша. Никуда не уйдет.
В ноябре 1925 года на дом, где жили Арсений, Марта и их семилетний сын Граня, налетела банда Ага Киши. Потрясая обрезом, рядом с предводителем скакал Илья Рипа.
Ночь была, о какой мечтать только может бандит. С вечера над долиной Куры нависли тяжелые ленивые облака. Застили луну, неторопливо и плотно прикрыли кусок чистого неба у дальней вершины, обволокли ее, зацепились и стали настороженно ждать мрачную и неоглядную тучу, перемахнувшую через хребты Малого Кавказа и не желавшую отворачивать в сторону от чужих владений.
В третьем часу ночи прогрохотал в небе первый предупредительный залп, вскоре сошлись главные силы, и началось! Били молнии в землю, лил душный торопливый дождь.
«Погодка что надо, — подумал Рипа. — Выстрелов никто не услышит».
Дом Песковских находился в самом конце бывшего «Проспекта Согласия». Бандиты, стреляя на ходу, с гиканьем проскакали через поселок и тогда только осадили коней. От группы отделились несколько всадников с факелами в руках, чтобы поджечь клуб и поселковый Совет. Кавалькада же направилась к дому уполномоченного ОГПУ Песковского.
Услышав гиканье бандитов, Петер бросился из прихожей, где спал, в комнату. Он первый раз вошел в эту комнату и, увидев на одной кровати Арсения и Марту, заметался, подбежал к кроватке Грани, крикнул: «Бандиты!»
В ту же секунду оказался на ногах Арсений. Вытащил наган из-под подушки, выглянул в окно. Молния помогла ему разглядеть промокших людей в папахах, они собирались под чинарой.
Марта стыдливо закрылась одеялом. Петер отвернулся, одел мальчишку, подвел его и Марту к стене, стал перед ними, как бы готовясь защитить от пуль.