Кто там стучится в дверь?
Шрифт:
И те вюртембержцы, которые были умом покрепче да вперед заглядывать умели, почувствовали, какое дело можно развернуть, если на тех азербайджанских землях, где виноград на диво родится, винные заводы понастроить и сбывать вино в края, на запад лежащие.
...Из тысячи четырехсот семей дошло до берегов Куры менее пятисот. Кто-то обратно повернул. Кто-то по дороге осел. А многих схоронили. У берегов Колхиды лихорадка пристала — как наказание, за грех, за то, что покинули край отцов.
Семь малых поселений образовали в Грузии, а шестьдесят семей ушли вниз по Куре — к Елисаветполю, свернули верст на пятнадцать южнее и остались здесь. Построили кирху, избрали шульца и двух байзицеров и, помогая друг другу, возвели не слишком просторные для первой поры, но по-немецки фундаментальные дома, оставив места для пристроек. Шестьдесят дымов поднималось к небу — вот и вся колония.
Пришельцы деловито и справедливо поделили землю. На первых порах нелегко жилось. Окупилось терпение, когда начали приносить плоды яблоневые сады и виноградники, а виноград здесь был мясистый и сочный, и вино из него — какого и в Германии нет и не будет никогда.
И вот уже первые винодельни выросли, а вместе с ними мельницы и лавки; кто-то маслобойню построил, а кто-то придорожную корчму, забила жизнь в колонии; узнали в Елисаветполе, что живут здесь люди мудрые, работящие, сноровистые, стали торговать с ними и кредитом ссужать, а под деньги не расписки, а слово брали: в колонии не обманывали. Вот только молились своему богу да женщинам слишком много прав и воли давали, а так были мужчины как мужчины.
Лет через восемь приехало в Терезендорф еще три десятка семей, а к концу века насчитывала колония полторы тысячи жителей. К той же поре, когда был создан колхоз имени Фридриха Энгельса, и вовсе в настоящий поселок превратилась.
Молодухи здесь были кровь с молоком, рослые, большерукие, чистенькие, парни ладные, немногословные, хорошо знающие себе цену, хозяйки пахли молоком и подсолнечным маслом, главы семей имели лица загорелые и спокойные. День в селе начинался рано, и первый звонок в школе звучал на полчаса раньше, чем в школах соседней Гянджи, еще недавно называвшейся Елисаветполем. Председателем колхоза был избран Альберт Грюнфельд, дед молодого человека по имени Евграф Песковский, дальновидный, расчетливый и, несмотря на годы, расторопный. Имел колхоз одну симпатичную черту — каждый знал, что, где и когда должен делать, и делал на совесть, хозяйство слыло примерным. Песковский с детства научился любить труд и был в мастерских и на фермах своим человеком.
Как многие дети, рано лишившиеся отца, он уже в двенадцать лет почувствовал себя самостоятельным.
Однажды в беседе со Славкой Пантелеевым он сказал, что собирается стать моряком и хотел бы поплавать юнгой. Славка был на год старше и любил ставить своего товарища на место. Вот и сейчас он как-то странно повел носом и заметил, что на этом свете развелось слишком много хвастунов, что он лично знаком с одним из них и готов пойти на пари, что все это один треп... Граня промолчал. Утром следующего дня, оставив маме записку, он отправился зайцем в Баку, незаметно проскользнул на первое приглянувшееся судно, провел ночь на палубе за ящиками, без каких-либо угрызений совести выковыривая из них большие и вкусные яблоки. За этим занятием и застала его утром судомойка тетя Глаша, заволновалась, закудахтала, Граня же спокойно сказал:
— Не шумите, прошу вас. Я могу мыть посуду, делать яичницу и подметать пол... палубу, если надо. Пожалуйста, познакомьте меня с капитаном.
— Ух ты, какие мы маркизы: «познакомьте меня с капитаном»! А знаешь ли ты, кто у нас капитан? Тебе повезло, а другой взял бы...
— И что?
— А вот то.
— Выбросил бы в море? — полюбопытствовал мальчик, продолжая сосредоточенно выковыривать яблоко из ящика.
— В море, может быть, не выбросил, но...
— Телесные наказания на судах Каспийского торгового пароходства, между прочим, отменены давным-давно, — произнес Граня, вытаскивая облюбованное яблоко.
— А ну положь на место! — вскипела тетя Глаша. — Ишь какой самостоятельный выискался! А ты знаешь хоть, куда держит курс наш корабль?
— В данный момент он держит курс норд-норд-вест, полагаю, к Дербенту и Махачкале...
— А откуда это мы такие умные, а откуда мы это все знаем? — пропела тетя Глаша. — А ну-ка за мной!
Капитаном оказался седой азербайджанец с веселыми глазами. Но эти глаза сделались сразу строгими и недружелюбными, когда Евграф громко произнес фразу, заученную еще дома:
— Разрешите доложить, прибыл на вверенный вам корабль с целью прохождения службы в качестве юнги. Прошу в просьбе моей не отказать...
— Какой просьбе? Что болтаешь? Отец есть?
— Нет, отца нет.
— Мать есть? Знает?
— Есть. Знает мой товарищ Славка, который считает меня маленьким и не верит, что я могу самостоятельно добраться до Баку и поступить на пароход.
— Откуда добраться?
— Из Терезендорфа.
— Из Терезендорфа, говоришь? Не врешь?
— Никак нет, не вру. Пионерское слово.
— Тогда скажи, не слышал ли ты о таком человеке, о Кандалинцеве Евгении... Евгении...
— Захаровиче? Это мой лучший друг, — не скрывая гордости, произнес мальчишка. Он смутно догадывался, что его проверяют, но теперь глаза капитана снова стали веселыми.
— Ну а твой лучший друг знает, что ты... как бы это сказать, отправился в путешествие?
— Нет. Я ему не говорил.
— Не годится так обижать лучшего друга. Ну да ладно. Давай знакомиться. Я Агаси Керимов. С кем имею честь?
— Песковский Евграф, пионер, ученик пятой группы, знаю слесарное дело, умею чистить картошку, говорить по-немецки, хотя это здесь, — вздохнул, — ни к чему. Желаю испытать силы на самостоятельной работе...
— Очень трогательно, понимаешь. Очень рады приветствовать тебя на борту. Без тебя как бы были? Очень тебе большое спасибо за оказанное доверие, только скажи, пожалуйста, куда мне тебя девать? Тетя Глаша, помощника ко мне, пожалуйста.