Кубарем по заграницам (сборник)
Шрифт:
— И верно, сын мой. Туда им и дорога. Это все, конечно, чепуха, труха. Хорошая сказка рассказывается после соответствующего разбега. А так как я уже достаточно разбежался, то… слушай!
…Жил-был твой папа, и у папы была твоя мама, и была она потому, что тогда не было сыпного тифа. И жили твои папа с мамой в квартирке из шести комнат, и даже для сына была отдельная комнатка, где стояла его колыбелька. Теперь мы с тобой и дядей Сашей живем в одной комнате, а тогда у меня было шесть.
— У
— Держи карман шире! Тогда не было реквизиций! Кто какую квартиру хотел, такую и снимал. Хоть бы двадцать комнат! И вот однажды приезжаю я…
— С фронта?
— С которого? Никакейших тогда фронтов не было!
— А что ж мужчины делали, если нет фронта! Спекулировали, небось?
— Тогда не спекулировали.
— А что же? Баклуши били?
— Дядя Саша, например, был адвокатом. Петр Семеныч писал портреты и продавал их, дядя Котя имел магазин игрушек…
— Чтой-то — игрушки?
— Как бы тебе объяснить… Ну, например, видел ты живую лошадь? Так игрушка — маленькая лошадь, неживая; человечки были — тоже неживые, но сделанные, как живые. Пищали. Даванешь живот, а оно и запищит.
— А для чего?
— Давали детям, и они играли.
— Музыка?
— Чего музыка?
— Да вот, играли.
— Нет, ты не понимаешь. Играть — это значит, скажем, взять неживого человечка и посадить верхом на неживую лошадку.
— И что ж получится?
— Вот он и сидит верхом.
— Зачем?
— Чтоб тебе было весело.
— А кто ж в это время играет?
— Фу, ты! Нельзя же быть таким серьезным. Однако — вернемся. Вот, значит, мы так и жили…
— А что ты делал?
— Я был директором одной фабрики духов.
— Чтой-то?
— Духи? Бутылочка такая. Откроешь пробочку, капнешь на костюм, а оно хорошо и пахнет.
— А зачем?
— Да так. Зря. Раньше много чего зря делалось. У меня, например, был человек, который стоял у дверей, и если кто-нибудь приходил ко мне, он шел впереди него и говорил, кто пришел.
— Да зачем тебе? Ты бы и сам через минуточку увидел бы.
— Так было принято. Много чего зря делали. Мы с мамой, например, раз в месяц бал закатывали.
— Во что закатывали?
— Ни во что. Возьмем и закатим бал. Приглашали музыку, оркестр целый… Сад увешивали цветными фонариками и под музыку танцевали…
— Чтой-то?
— Танцевать? А вот мужчина брал даму одной рукой за ее руку, другой за это место, где у тебя задняя пуговица курточки, и начинали оба топать ногами и скакать.
— Зачем?
— Зря. Совершенно зря. Пользы от этого не замечалось никакой. После танцев был для всех ужин.
— Небось, дорого с них сдирал за ужин?
— Кто?!
— Ты.
— Помилосердствуй! Кто ж с гостей за ужин получает? Это бесплатно. Я их угощал. Повар готовил ужин, шампанское, фрукты, мороженое.
— Сколько ж тебе это стоило? Небось — за… этого… закатывал в копеечку?
— Ну
— Полторы тысячи.
— Правильно. Так раньше — бал с музыкой, фонариками и ужином стоил половину такой бутылки.
— Значит, я сегодня целый бал выпил?
— Представь себе! И не лопнул.
— Вот это сказка! У маленького мальчика бал в животе. Хе-хе-хе!
— Да уж. Это тебе не Баба-Яга, чтоб ей провалиться!
— Хе-хе! Не у отца три сына, чтобы им лопнуть.
— Да… И главное, не Красная Шапочка, будь она проклята отныне и до века!
II. Обнищание культуры
Завтракая у одного приятеля, я обратил внимание на мальчишку лет одиннадцати, прислонившегося у притолоки с самым беззаботным видом и следившего за нашей беседой не только оживленными глазами, но и обоими на диво оттопыренными ушами.
— Что это за фрукт? — осведомился я.
— Это? Это мой камердинер, секретарь, конфидент и наперсник. Имя ему — Володька. Ты чего тут торчишь?
— Да я уже все поделал.
— Ну черт с тобой. Стой себе. Да, так на чем я остановился?
— Вы остановились на том, что между здешним курсом валюты и константинопольским — ощутительная разница, — подсказал Володька, почесывая одной босой ногой другую.
— Послушай! Когда ты перестанешь ввязываться в чужие разговоры?!
Володька вздернул кверху и без того вздернутый, усыпанный крупными веснушками нос и мечтательно отвечал:
— Каркнул ворон — «Никогда!»
— Ого! — рассмеялся я. — Мы даже Эдгара По знаем… А ну, дальше.
Володька задумчиво взглянул на меня и продолжал:
Адский дух или тварь земная, — произнес я, замирая, — Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор Занесли тебя, крылатый, В дом мой, Ужасом объятый, В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, Говори: пройдет ли рана, Что нанес его топор? Каркнул Ворон «Never more» [38] .— Оч-чень хорошо, — подзадорил я. — А дальше?
38
Никогда (англ.).