Кубок Нерона
Шрифт:
Я кивнул, но мне было не до смеха.
— Потому я и решил поговорить с тобой наедине, прежде чем мы встретимся официально.
— Допрос?
— Боюсь, что да. Ну, по крайней мере, дача свидетельских показаний, так это называется. Хотя, когда я вчера говорил с Нью–Йорком, у меня сложилось впечатление, что они считают тебя убийцей. Причем в обоих случаях. Судя по всему.
Официант принес селедку. Крупные, красивые, аппетитно поджаренные, рыбы чуть не плавали в густой сливочной подливке. По краю — луковый гарнир, а в серебряном кувшинчике — луковый соус. От круглых картофелин поднимался легкий парок.
— Еще две рюмки водки,— распорядился Калле Асплунд.—
Я не стал возражать. Обычно я не пью спиртного за обедом, однако бывают и исключения. А уж если тебя подозревают ни много ни мало в двух убийствах, то две водки более чем оправданны.
— Ты не думай, я им не верю.— Калле энергично взмахнул рукой.— Но они считают, что здесь все ясно как божий день.
— Что хочешь со мной делай — не понимаю! Я расскажу тебе все в точности, как было.— И я снова изложил всю историю. Начиная с моего одинокого мартини в «Уолдорф–Астории» и кончая прибытием в Арланду.
Калле молча слушал, сосредоточенно жуя селедку.
— Это твоя версия,— сказал он немного погодя.— Знаешь, что думают они?
Я покачал головой.
— Есть две версии. Первая: вы с ней были знакомы раньше. В Нью–Йорке ты связался с нею и согласился вывезти из Штатов кой–какие вещи. Но когда сообразил, какова их ценность, убил ее, чтобы завладеть добычей.
— Но...
— Подожди. Вторая версия: все было, как ты говоришь. Вы встретились случайно, и она решила использовать тебя, чтоб переправить кое–что в Швецию, а потом, когда опасность минует, она это заберет. Но ты узнал, что это за посылка, потому и убил ее. А дальше обе версии сходятся: некий мафиозо, не из самых крупных, был направлен в Стокгольм, чтобы отобрать у тебя добычу. Но ты и его убил.
Я положил вилку. Кусок застревал в горле, я не мог ничего проглотить. Убийство или даже два? Он что, рехнулся?
— Встань на их точку зрения,— серьезно продолжал Калле Асплунд.— Ты встречаешься с нею, идешь к ней домой. В квартире полно твоих «пальчиков», а соседка по дому, с которой ты разговаривал, может тебя опознать. Георг Свенссон отослал им твою фотографию.
— А откуда им известно, что это я? Можно подумать, я обошел весь дом и повсюду оставлял визитные карточки!
— У неё был записан твой адрес. И что вечером в воскресенье вы вместе ужинаете, и что жил ты в «Роджере Смите». А дальше все было просто. Навели справки в гостинице и уточнили твой адрес.
— Гак ведь ее убили после моего отъезда? Меня же не было в Нью–Йорке, когда она погибла!
— Увы, увы!
Наш немыслимый разговор не испортил Калле аппетита. Он подложил себе селедки, а когда я в ответ на его вопросительный взгляд отрицательно покачал головой, добавил еще. Соусник он тоже тщательно опорожнил.
— Вот ведь чертовщина — идти в дорогой ресторан, чтоб поесть селедки,— проворчал он.— Я двадцать пять лет женат, но, если подсчитать, сколько раз я ел дома печеную селедку под луковым соусом, хватит пальцев одной руки. Или почти хватит. Н-да, поди пойми этих женщин. Неужели так трудно приготовить селедку или дорого чересчур?
Я промолчал, мне было не до его семейных проблем. Если они не идут дальше нехватки печеной селедки, пусть радуется.
— Так она умерла раньше? До того как я уехал?
Он кивнул.
— Совершенно верно. Она была убита в собственной квартире. А потом в мешке для мусора тело отвезли на безлюдную автостоянку. Убийство произошло вечером. Вечером в воскресенье. Около одиннадцати часов.
Точно оглушенный, я сидел, устремив невидящий взгляд в окно. Я–то все звонил тогда в дверь, все звонил, звонил. Потом звонил по телефону из гостиницы. Долго–долго.
— Я понимаю, каково тебе сейчас,— тихо сказал он.— И я знаю, что ты к этому непричастен.
— Но почему? Почему ее убили?
— Ты не поверишь... — спокойно сказал он и залпом допил остатки пива. Пена белым ободком осела на краю стакана.— Это связано с революцией в Сантинасе.
— Еще не легче.
— Мне известно только то, что сообщили по телефону из Нью–Йорка, но, как ты помнишь, с месяц назад в Сантинасе свергли диктатора.
Я кивнул: кто ж этого не помнит. Генерал Хуан Альберто Гонсалес–и–Лион. Жестокий тиран, не один десяток лет угнетавший свой народ и загребавший все для себя и собственной семьи. Он жил в вульгарной роскоши, а бедняки прозябали в страшной нищете. Тюрьмы были переполнены политзаключенными. Пытки и казни без суда и следствия были там в порядке вещей. Кроме того, генерала обвиняли в широкомасштабной контрабанде наркотиков в США. В результате народ восстал и сверг его. Сам он погиб, кажется, когда сбили его вертолет. Точно не помню.
— Однако он предусмотрительно прикарманил многие миллионы долларов и разместил их частью в Америке, частью в Швейцарии. На золото из казны он тоже наложил лапу. Тонн десять — двадцать исчезло из сейфов Центрального банка, и никто не знает куда.
— Так ты полагаешь, что Астрид завладела десятью тоннами золота, а я спрятал их в ручной клади и увез самолетом в Стокгольм, но сперва убил ее в Нью–Йорке? — Я попробовал улыбнуться, но безуспешно.
— Не совсем, но почти. У Астрид был друг. Из генераловых подручных. Управлял его делами в США. Был, так сказать, полномочным представителем генерала. И видимо, получил особые распоряжения — когда диктатор заметил, что дело плохо, что крестьяне в провинции начали бунтовать. Ведь генерал приказал все, что можно, обратить в наличные и ценные бумаги, чтоб он мог припеваючи прожить остаток дней. Он отлично понимал, что если сохранит за собой гостиницы, небоскребы и прочие вещи, владельца которых легко установить, то новое правительство заставит американцев наложить на них арест.
— При чем же тут Астрид?
— Не спеши. Легче на поворотах. Ну так вот, ее любовник, или кто он там был, по–видимому, сделал все как приказано. И тут генерала убили. При попытке к бегству. А на этого малого в Нью–Йорке неожиданно свалились сотни ничейных миллионов. Он, ясное дело, потер руки, но радоваться было рановато. Вдова Гонсалеса осталась жива, да и часть генеральских «гвардейцев» тоже. И им отнюдь не улыбалось существовать на подачки социальной помощи. Только вот беда, нью–йоркский агент, то бишь ухажер Астрид, похоже, не собирался говорить, где деньги.
— Теперь понятно. По–твоему, Астрид все знала?
— Совершенно верно. И использовала тебя, чтоб до поры до времени спрятать свою информацию: пусть, мол, страсти улягутся, а там поглядим. Ведь революционеры разыскивали и вдову генерала, и его приспешников. И доберись они до этой шайки, дни ее были бы сочтены. Весь Сантинас до глубины души презирает и ненавидит генеральских прихвостней. Да и вдову тоже.
— Так вот почему Астрид перед смертью пытали?
— Американцы считают, что да. И приятель ее попался. Тоже убит. Утоплен, расстрелян, изрезан ножом. Колени перебиты, несколько пальцев на руке отрублены. Да, поработали на совесть. Хотя даже это, видимо, не помогло. Золото они назад не получили.