Кубок Нерона
Шрифт:
Наконец стальная дверь открылась, и появился он. Один. Без полицейских. Если раньше он был учтив и любезен, то теперь держался чуть ли не подобострастно.
— Мосье,— сказал он и поклонился,— если вы хотите забрать все сразу, то, боюсь, нам придется просить вас подождать несколько дней.— Он с тревогой взглянул на меня.
— Вот как?
— Подобные суммы, как вы понимаете, требуют определенной процедуры.
— Да–да, конечно, я понимаю,— соврал я, хотя совершенно ничего не понял. Что же он все–таки имел в виду?
— Некоторые операции мы безусловно можем выполнить немедля,— быстро сказал он, просительно глядя на меня.— Так что если вы желаете...
Я молчал, лихорадочно раздумывая, проигрывая варианты. Главное сейчас — не ошибиться,
— Я заставил вас ждать,— извинился он.— Но мы не можем передать такие щекотливые и доверительные операции компьютерам, вот и пришлось проверять все по особым книгам. Как видите, они хранятся здесь весьма надежно.
— Ну что вы, ничего страшного,— благосклонно изрек я.— Я высоко ценю, что у вас тут не каждый доберется до компьютеризованной информации.
И мы обменялись улыбкой.
— Увы, в наш электронный век действительно трудно защититься от махинаций,— вздохнул он.
Как я понял, он тосковал по тем временам, когда молодые банковские клерки, стоя за высокими конторками, заполняли толстые кожаные книги бесконечными столбцами выведенных бисерным почерком цифр.
— Я взял на себя смелость пригласить сюда нашего директора, мосье Дантона. Он, безусловно, будет рад предложить свои услуги и помощь столь солидному клиенту.
Лжет? Хочет задержать меня до приезда полиции, вынудить остаться?
— Не каждый день мы оперируем вкладами такого масштаба. Пятьсот миллионов долларов — это не шутка.
Он опять улыбнулся мне умильной улыбкой метрдотеля.
ГЛАВА XVI
Я постарался ничем не выдать своего изумления. Пятьсот миллионов долларов? Три миллиарда шведских крон! Немыслимая сумма. Как выглядят несколько миллионов и что можно на них приобрести, я еще более–менее мог себе представить, но три миллиарда! Три тысячи миллионов. Даже если тратить по три миллиона в год, все равно на тысячу лет хватит. «Мысли мои смешались», как писали в старых романах, да–да, именно это и произошло со мной в отделанной дубовыми панелями конторе женевского банка.
Коротышка Дюпон снова посмотрел на меня и виновато улыбнулся.
— Я понимаю, вы рассчитывали на большую сумму,— сказал он.— Однако у нас иные процентные ставки, в частности по счетам вашего типа. Зато надежность. И соблюдение тайны. Это ведь стоит денег, верно?
Я ответил тоже улыбкой. Слава богу, он превратно истолковал мою реакцию, не понял моего изумления по поводу баснословной суммы, хранящейся на этом счете.
— Да–да, я понимаю, что формальности потребуют времени,— сказал я вставая.— Вы же сами говорите, что речь идет об очень крупной сумме. Я пробуду в Женеве еще несколько дней, поэтому не стоит пока беспокоить мосье Дантона. Может быть, договоримся на завтра? Я позвоню вам из гостиницы, сперва мне нужно взглянуть, как там с программой. Мой секретарь как раз улаживает завтрашние встречи.
Я пожал ему руку и вышел. Он смотрел на меня с удивлением, но возражать не стал. Для благовоспитанного сотрудника швейцарского банка клиент всегда прав. Особенно если на счете у него пятьсот миллионов долларов.
Я быстро пересек зал и через минуту–другую очутился на улице. Еще бы немного и... Хорошо хоть вспомнил, что сказал мне Свен Лйндель несколько дней назад в своей конторе у Королевского сада, когда я спросил о секретных цифровых счетах: банку нужна уверенность, что клиент не блефует, пытаясь прикарманить деньги, у них должны быть веские доказательства, что перед ними подлинный хозяин счета. А я твердо знал, что не выдержу холодного взгляда недоверчивого швейцарского банкира. Да и зачем мне это? У меня и в мыслях не было опустошить швейцарскую копилку генерала Гонсалеса и удрать с деньгами. Я своей цели достиг. Теперь мне известно, из–за чего убили Астрид и мнимого нью–йоркского полицейского. Теперь можно вернуться в Стокгольм и рассказать Калле Асплунду, что первопричина спрятана в стальных сейфах женевского Banque ГОсёаме и что меня действительно
Когда я вошел в номер, световой сигнал телефона мигал красным огнем, сообщая, что кто–то меня искал.
— Madame Friden vous a telephone, Monsieur,—сказала телефонистка.— Que vous la contacter, s’il vous plaiti [55] .
— Я сто раз звонила,— укоризненно сказала по телефону Джейн.— Где ты был? Я уж думала, уехал.
— Да нет, просто выходил. Прогулялся, повидал кой–кого. А ты чем занималась?
— Милый... Вечер был такой дивный,— тихо сказала она. Жаль, что мне пришлось так рано уйти, а будить тебя не хотелось. Так куда же ты подевался? бвоню, звоню, и никто не отвечает. Даже не по себе стало.
55
Вам звонила мадам Фрайден, сударь. Просила непременно с нею связаться (фр.).
— Спасибо. Давненько обо мне никто не тревожился. 11 за вечер тоже спасибо. В моем возрасте на такое уже не надеешься.
В трубке послышался тихий смешок.
— Мне жаловаться не на что. И вообще, я предпочитаю зрелый возраст, выдержанное «бордо» — молодому «божоле».
— Еще,— сказал я.— Лестью из меня веревки вить можно... Так вот, я просто гулял. Прошелся пешком. А ты?
— Купила лыжи. И очаровательный комбинезон–чик. Второй комплект не помешает. Авиакомпания сообщила, что мой багаж, видимо, остался в Лондоне и по ошибке был отправлен назад в Нью–Йорк. А у меня нет ни малейшей охоты дожидаться, пока его доставят сюда. Ты как, поедешь со мной?
— Куда? В Нью–Йорк или в Буффало?
— В Альпы, конечно,— засмеялась она.— Ты же обещал. Я научу тебя кататься, помнишь, я говорила?
— Ясно, помню. И я давненько не отдыхал. Если ты обещаешь, что я не переломаю руки–ноги, тогда поеду.
Днем больше, днем меньше — не все ли равно, подумал я, положив трубку, сел на кровать и стал смотреть в окно, на горы за озером. Уезжать из Стокгольма мне никто не запрещал, официально меня ни в чем не подозревали. Кому какое дело, если я денек–другой покатаюсь в Швейцарии на лыжах. Разве что мой ревизор будет ворчать, но он вечно просматривал мою бухгалтерию с кислой и враждебной миной, так что это значения не имеет. Но оставить Джейн, едва познакомившись, по–моему, несправедливо. Я хочу быть с нею, хочу кататься на лыжах. Чувствовать, как бьет в лицо ветер на крутых спусках. Разговаривать, смеяться. Вкусно обедать в горных ресторанчиках, сидеть вдвоем за столиком у горящего камина и видеть за окном легкий снегопад. Пить хорошее вино, засыпать в ее объятиях. Забыть Калле Асплунда, забыть полицию и мафиози из Нью–Йорка. Ведь совесть у меня чиста, я совершенно ни в чем не виноват. И доказательство тому находится здесь, в Женеве.
На следующее утро мы встали пораньше и, быстро позавтракав в ресторане, погрузили багаж и лыжи Джейп в заказанную администратором машину. Было пасмурно и сыро, с озера дул холодный угрюмый вегер. забирался под пальто, даже поднятый воротник не спасал. Но мальчик, который отнес в машину наши вещи, был настроен оптимистично.
— Как только в горы подыметесь, сразу солнце выглянет. В Женеве об эту пору всегда пасмурно. Тучи над озером лежат, ровно крышка на кастрюле. А выше погода замечательная.