Кучум
Шрифт:
— Конечно, но именно это ожидал услышать от меня государь ваш и мы…
— Можете не продолжать, — остановил его Борис Федорович, — я заранее знал, что королева не захочет оставить свое государство для того, чтоб… — тут он чуть замялся, подбирая нужные слова, — стать женой нашего государя, а тем самым утерять собственную власть в родной стране. Я прав?
— Может быть…
— Я думаю, что бесполезно терять время, обмениваясь грамотами, где, с одной стороны, будут требования, а с другой — ссылки на плохое здоровье, отдаленность, боязнь переезда и прочие уловки. — Годунов замолчал,
— В Англии есть женщина, достойная стать женой московского царя.
— Исключая королеву Елизавету? — с улыбкой переспросил посол.
— Именно так. Исключая королеву.
— В нашей стране множество достойных женщин…
— Не надо уверток, сэр Сильверст. Вы знаете, о чем я говорю. Она должна быть королевских кровей и незамужняя. Это главное.
— Разрешите вашему достойному слуге сказать слово, — вкрадчиво начал Елисей Бомель, — мне хорошо известен двор королевы и мне кажется…
— Вы не имеете права… — вспыхнул Сильверст.
— Пусть говорит, — остановил его Годунов, — чего иногда не могут произнести сильные мира сего, то могут свободно сказать их слуги. — При слове "слуги" Бомель сверкнул глазами, но не показал и вида, что это обидело его, а чуть отодвинувшись от сэра Сильверста, закончил:
— И мне кажется, что лучшей девушки нежели Мария Гастингс нам не найти. Она юна, красива собой и незамужняя.
— В каком родстве она находится с королевой Елизаветой, — Годунов внимательно глядел на Сильверста и тот неохотно ответил.
— Она дочь лорда Гонтингдона, ее бабка приходится двоюродной сестрой королеве.
— Она не замешана ни в каких политических интригах, заговорах? — тон Годунова становился все жестче, движения более властными и непонятно, куда исчез тот мягкий и предупредительный человек, столь недавно остановивший англичан в темном переходе.
— Насколько мне известно — нет. Но что скажет на это королева…
— Королева, чтоб упрочить наши отношения, даст согласие, я бы поставил вопрос иначе: как известить об этой особе нашего государя. Это совсем непросто, как может показаться.
— Кажется, я знаю, как это можно сделать, — Елисей Бомель, перегнувшись через стол, заглядывал в глаза Борису Федоровичу. Тот поглядел на него, затем на насупленного Сильверста и попросил:
— Вы, верно, устали от долгой беседы. Вам лучше пойти отдохнуть.
Англичанин резко поднялся, кипя от гнева, и недобро посмотрел на лекаря, направился к двери, решив, что еще сумеет отплатить ему той же монетой.
Через четверть часа выйдя из комнатки, где он вел беседу с Годуновым, Елисей Бомель торопливо спрятал за пазуху увесистый кошель, приятно звякнувший, и глянул через плечо на продолжавшего стоять с топориком на плече юношу, бесстрастно смотревшего перед собой.
— Неплохое начало, — прошептал аптекарь и двинулся по темным переходам, припоминая на ходу, где же искать выход из царского дворца. Ему несколько раз попадались крутые деревянные лестницы, длинные коридоры, каморки, заставленные какими-то сундуками, груды ковров и меховых покрывал, сваленных где попало. Но выход из дворца найти он не смог. Решив было вернуться, чтоб попросить кого-нибудь проводить его, Бомель неожиданно увидел идущего навстречу старшего царского сына Ивана. Тот тоже узнал лекаря и насмешливо поклонился ему.
— Мое почтение, — сказал царевич на хорошем латинском языке.
— Рад встрече, — Бомель низко поклонился, как и положено кланяться перед членами королевской фамилии.
— Вы кого-то ищите, — поинтересовался царевич.
— Да, я ищу выход из вашего дворца… Увы, но вынужден признать, что заблудился.
— Вон в чем дело. Хорошо, я провожу сэра Бомелиуса, — царевич назвал его на русский манер, добавив "иус", как называли в Москве почти всех иностранцев. — Но по дороге зайдем ко мне. Вы не возражаете?
— Как я могу возразить такому человеку, — лекарь вновь низко поклонился так, что его широкополая шляпа едва не коснулась половиц.
Царевич уверенно повел англичанина по темным переходам, они несколько раз повернули, поднялись по узкой лесенке и оказались на верхнем этаже, вошли в просторную светлую комнату, застеленную мягкими коврами и шкурами различных зверей. Как и в светелке Годунова, здесь у стены стоял большой стол со старинными книгами и свитками. Зато на стенах висели охотничьи рогатины, копья, секиры и два фитильных ружья с ложами, отделанными рыбьим зубом и серебряными накладками. Царевич указал англичанину на лавку и сел напротив. Из-за занавески, отгораживающей светелку от другой комнаты, возможно спальни, выглянул чернобородый слуга. Иван Иванович сделал неуловимое движение, указав на стол.
— Подай нам доброго меду, — приказал, не поворачивая головы.
Вскоре на столе оказались большой серебряный ковш и две чарки, а на деревянном подносе — моченые ягоды.
Елисей Бомель с интересом разглядывал комнату и настороженно посматривал на царевича, пытаясь угадать, с какою целью тот пригласил его к себе. Царевичу было около тридцати, но выглядел он гораздо старше своих лет из-за припухлости под глазами, отечности всего лица, ранних морщинок в уголках глаз и нездорового, землистого цвета кожи. Движения его были порывисты, быстры, но иногда он вдруг неожиданно замирал, вздрагивал и правый глаз его начинал сильно косить, как у человека, подверженного приступам тяжелой внутренней болезни. В то же время во всей его осанке ощущалась гордость, скорее высокомерие и снисходительность в обращении с окружающими. Он никогда не повторял вопрос дважды, а если собеседник переспрашивал, то раздражался, будто ему нанесли кровную обиду.
Слуга меж тем налил пенистый напиток в чарки и удалился в соседнюю комнату. Иван Иванович поднял свой кубок и в несколько глотков осушил его, захватил горсть ягод, отправил их в широко открытий рот, обнажив желтые нездоровые зубы.
— О чем с Годуновым говорил? — без всякого вступления спросил англичанина.
— Простите… — промямлил тот растерянно, не найдясь с ответом. Он поднес ко рту свою чарку и сделал поспешно несколько глотков, но поперхнулся и громко закашлял.
— Бог простит, — захохотал Иван Иванович, видя растерянность Бомеля, — а ты отвечай, о чем разговор с Бориской вел. Поди, опять замыслил хитрец наш чего-то? А?