Кучум
Шрифт:
— Не бросайся словами, Федор, — сверкнул глазами Репнин, — какой смысл гибнуть от рук разбойников… Что они нам…
— Когда-то умирать все одно придется… Не все ли равно, — Барятинский выставил пищаль из-за дерева и стал наводить ее на кого-то, невидимого Репнину.
— Умереть ему не терпится, — сплюнул на землю Алексей, — места получше выбрать не мог.
— По берегу человек двадцать верховых скачут, — выкрикнул из-за соседнего дерева Митрофан Сизый.
— Ну, что я тебе говорил? — Алексей Репнин пытался отговорить друга от стычки с разбойниками,
— Слышу, слышу, — ответил Барятинский и поднес в очередной раз фитиль к полке с порохом. Облако дыма на какое-то мгновение окутало их, но быстро унесенное ветерком поплыло назад, и Федор, сузив глаза на почерневшем от выстрелов лице, недобро глянул на Репнина, — только не привык я в сторонке держаться, когда добрых людей обижают. — Потом глянул на приближающихся верховых и, быстро вскочив в седло, крикнул укрывшимся за деревьями стрельцам. — Ждать меня здесь. За главного — князь Алексей остается…
— Федор! Куда ты?! — бросился к нему Репнин.
— К ним, — не объясняя своего поступка, ответил тот и, дав шпоры коню, поскакал навстречу верховым.
Те, увидев, что к ним направляется лишь один всадник, придержали коней, ожидая его на безопасном расстоянии от укрывшихся за деревьями стрелков. Барятинский тоже придержал коня, остановившись в двадцати шагах от всадников.
— Кто такие? — выкрикнул он резким, привыкшим повелевать голосом. Впрочем, он уже по одежде догадался, что перед ним казаки, которых они столько дней искали.
— Сам кто таков будешь, — небрежно крикнул седоусый казак, выехавший чуть вперед от основного отряда.
— Князь Федор Барятинский, — отчеканивая слова и не выказывая ни малейшей тревоги за свою судьбу, ответил тот.
— А чего вы пальбу устроили? — опять задал вопрос седоусый. — Не ляхи, не татарва, а по своим, русским же и стреляете. А?
— А послан я царем к вашим атаманам, чтоб передать грамоту.
— Так давай ее сюды, — седоусый явно тянул время. Федор, крутнув головой, увидел струги, что первыми напали на купеческую барку и теперь, видно, пограбив ее, подходили вплотную к берегу. На каждом из них было не меньше десяти человек, а самих стругов с полдюжины. Значит, они раз в пять-шесть по числу превышали его отряд. Может, и прав Репнин, не надо было заступаться за купцов, но уж коль ввязались в заварушку, то надо держаться до конца.
— Мне нужно вручить грамоту всему казачьему войску, а не какому-то там… — разбойнику — хотел крикнуть он, но сдержался, добавил, — первому встречному.
— Ишь, чего захотел, чтоб мы из-за тебя крут собирали! — ответил казак. — А не хочешь по-хорошему грамотку отдавать, то и силком отберем. Может, ты брешешь про грамоту. А ну, покажь!
— Пес брешет! Я царев слуга, и не бывать тому, чтоб не выполнил его приказание. Убьете меня, так что с того? Все царю станет известно.
Конники топтались на месте и не решались броситься на него, то ли опасаясь ружей стрельцов, направленных на них, то ли слова о царской грамоте подействовали, но они начали о чем-то совещаться.
— О чем царская грамота будет? — крикнул, наконец, седоусый, и по его вопросу Федор понял, что стычки, возможно, удастся избежать.
— Как приедем к вам на круг, тогда и узнаете.
— Вели своим людям не стрелять.
— А ты своих уводи. Мы следом поедем, — поставил условия Барятинский, не желая соединяться с казаками.
— Ладно, езжайте за нами, — нехотя ответил седоусый казак и поворотил коня в противоположную от реки сторону.
Барятинский подал знак стрельцам, чтоб ехали к нему и, дождавшись их, тихо проговорил:
— Оружие держать наготове. Не верю я им.
— Точно. В открытую они не полезли, а исподтишка запросто могут, — согласился Митрофан Сизый, — я уже с ихним братом дело имел.
Ехали долго и уже в темноте почуяли запах дыма, затем услышали собачий лай, потом отдаленные огоньки выдали присутствие людского жилья.
— Эй, ждите здесь, — послышался голос седоусого, — в станицу мы вас все одно впотьмах не запустим.
— Хорошо, — ответил Барятинский, тяжело спускаясь с коня на землю и разминая обеими руками затекшую спину. — Митрофан, подберись тихонько к самым воротам, может, услышишь, чего они там толкуют.
— Держите повод, — ответил тот откуда-то из темноты, — сейчас, князь, я мигом…
— Да тише ты, тише, — приглушенно шептали стрельцы. И по напряжению в их голосах Федор понял, что и они не особо доверяют казакам.
Митрофан вскоре вернулся и горячо зашептал на ухо Барятинскому:
— Сюда идут. С факелами человек пять, а может и поболе.
— Ладно, молодец. Не слышал, о чем говорили?
— Где там услышишь. Крепость у них сурьезная. С вышками, с воротами. Едва подобрался.
Барятинский сам уже видел направляющиеся в их сторону, колеблющиеся и перемещающиеся по воздуху факельные огни, а затем различил и фигуры людей, лица, чуть освещенные неровным слабым огнем.
— Кто тут царский гонец будет? — зычный, сильный голос принадлежал могучему казаку в бараньей папахе на голове и с курчавой бородой, закрывавшей пол-лица.
— Князь Федор Барятинский. Гонец от царя московского Ивана Васильевича послан с грамотой к атаманам казачьим.
— Где грамота?
— Она у меня, но я должен знать, кому ее вручаю…
— Матвей Мещеряк. Выборный атаман этой станицы.
— Хорошо, однако царская грамота не к одному атаману, а ко всем казакам. И говорить мне надо со всеми сразу… Собери круг.
— Ишь, чего захотел, князь, — крякнул атаман, отведя в сторону факел, вероятно, чтоб скрыть усмешку, — всех атаманов собрать! Я в донские станицы не поеду, а они ко мне не пожелают. Не выйдет, — и Мещеряк развернулся, собираясь уйти.
— Но ведь можно зачитать грамоту завтра на общем кругу вашей станицы, а затем мы переедем в другую.