Кукловод. Книга 2. Партизан
Шрифт:
— Та я не про поручика. Кто не с нами, так и черт с ними! Ларион… — Отмахнулся ветеран.
— А-а, вон ты чего. А я уж подумал, что ты о трибунале тревожишься. Насчет Иллариона не знаю. Вроде штопаю по уму, и организм у него достаточно сильный. Но крови он много потерял. Опять же условия ему нужны, тепло, мягкая постель, уход.
— Это я все устрою.
— А еще ему печенка нужна, чтобы кровопотерю побыстрее восстановить.
— А печенку-то любую?
— Абсолютно.
— Ну, это не беда. Петли расставлю, кого-нить обязательно поймаю.
— Не знал, что ты охотник
— Та
— Ясно. Свет.
Бирюков, у которого затекла рука, встрепенулся и поправил положение фонаря. А может, и заслушался, столько всего интересного тут прозвучало. И еще это указывает на безмерное доверие со стороны их благородия. Ну что же, пусть слушает и делает выводы, но и про свои обязанности не забывает.
— Пот.
Началов сноровисто обтер лоб прапорщика. Тот, по обыкновению, проморгался, помянул недобрым словом дрянное освещение, полевые условия, припомнил чью-то мать и вернулся к работе. Нужно заканчивать. Глядишь, парнишка выкарабкается. Очень уж серьезно ему досталось. Они несколько часов уходили от возможной погони, петляя и путая следы, как зайцы, чтобы не навести противника на их базовый лагерь. И все это время паренек трясся на носилках, истекая кровью…
«Считать предоставленные вами сведения достоверными не имею возможности, тчк Имеется ли подтверждение из иных источников, тчк Генерал артиллерии Иванов».
Аппарат прекратил перестук, и телеграфист, оторвав бумажную ленту, протянул ее генералу. При этом он всячески старался изображать из себя мебель. Нет, командующего любили и уважали, знали и о его заботливом отношении к подчиненным. Но те, кто знал его поближе, предпочитали не вызывать его неудовольствия, когда он был во взвинченном состоянии.
— Оч-чень интересно, — прочитав телеграмму, сквозь зубы процедил Брусилов. — Они что же, за все это время не смогли захватить языка на участке Третьей армии? — Командующий бросил взгляд на своего начальника штаба генерала Ломновского.
— Я связывался с начальником штаба Третьей армии генералом Добровольским и поделился с ним имеющимися у нас сведениями. Но или они так и не удосужились проверить эти данные, или у них ничего не вышло. Никто не хочет докладывать наверх о своих неудачах.
— Пишите, — обратился Брусилов к телеграфисту. — Я располагаю достоверными сведениями, что главный удар будет произведен на участке Третьей армии, в районе Тарнов — Горлица. На территории противника захвачен начальник штаба Одиннадцатой германской армии, с картами и документами. Для их переправки вылетел аэроплан. Однако считаю, уже сейчас необходимо сосредоточить резервы на указанном участке для проведения контрудара. Пассивная оборона может привести к прорыву фронта. Генерал кавалерии Брусилов.
— Думаете прислушается? — с явным сомнением поинтересовался Ломновский.
— Вот эта бумажка, — Брусилов тряхнул телеграфной лентой, зажатой в кулаке, — уже официальный документ. Господи, у нас с Рузским, конечно, имелся целый ряд противоречий, но ей-богу, лучше бы его назначили командовать нашим фронтом.
— И тогда неизвестно, что бы было на Северо-Западном, — покачав головой не согласился Ломновский. — Николай Владимирович умный, достаточно решительный и гибкий командующий. Стоит признать, что во многом благодаря его стараниям зимняя кампания этого года не принесла германцам успеха.
— Я этого как раз и не отрицаю. Но в настоящий момент меня волнует обстановка на нашем фронте. Я связывался с начальником штаба фронта… — Брусилов замолчал, явно пытаясь скрыть свою досаду.
— И что Драгомиров?
— Он пытается достучаться до Иванова, но безрезультатно.
В этот момент вновь ожил телеграф, начав набивать сообщение из штаба фронта. Брусилов сосредоточился было на бегущей полоске, но его отвлекли.
— Разрешите, ваше высокопревосходительство? — В телеграфную вошел статный подполковник из штаба и вытянулся в струнку.
— Слушаю вас, — произнес командующий.
— Сводка по фронту армии.
— Докладывайте.
Брусилов не без интереса посмотрел на подполковника. Тот выполнял приказ, согласно которому должен был докладывать обстановку на фронте каждые два часа. В случае же резкого изменения обстановки — незамедлительно. Признаться, Алексей Алексеевич невольно бросил взгляд на часы, мирно тикающие на стене. Но тут же успокоился, это был просто очередной доклад.
— Ситуация на фронте продолжает оставаться вполне стабильной, — заговорил подполковник. — Все атаки противника отбиты без особого труда и потерь с нашей стороны. Командиры полков особо отмечают эффективность массового минирования подходов к позициям противопехотными фугасами и самострелами. Даже на участке Двадцать второго корпуса у Козювки противник не проявляет присущей ему активности и упорства. Имеется множество докладов о том, что наблюдается практически беспричинное залегание наступающих цепей при первых же выстрелах со стороны наших позиций.
— Что скажете, Петр Николаевич? — обратился Брусилов к Ломновскому.
— Вряд ли это хитрость со стороны противника, причем повсеместная. Минирование подходов — новшество — и противодействовать ему пока возможно только массированной артиллерийской подготовкой по всем подступам к нашим позициям, что влечет перерасход боеприпасов.
— И даже несмотря на это, солдаты все равно боятся идти в атаку на фугасы. Оторванные руки и ноги — зрелище не для слабонервных, — задумчиво произнес Брусилов, читая ответ командующего фронтом, а потом протянул ленту начальнику штаба: — Ознакомьтесь. Его высокопревосходительство советует нам озаботиться обстановкой на нашем фронте. Но будет готов вернуться к данному разговору: после личной беседы с генералом фон Сектом. Что-то еще, господин подполковник?
— Поступило сообщение от полковника Пархомова о том, что в районе Дукельского перевала над территорией противника немецкий аэроплан сбил нашего летчика.
— Та-ак. Это тот самый аэроплан, который мы отправляли за генералом фон Сектом?
— Я связался с нашим авиаотрядом, и все указывает на то, что это именно так, — подтвердил подполковник.
— Они могли выжить? — вновь поинтересовался Брусилов.
— Исключено. Из доклада Пархомова следует, что высота была слишком большой.