Кукловод
Шрифт:
– У меня выставка здесь. А ты как, еще рисуешь? Или нашел занятие поинтереснее? – Она улыбается той улыбкой, которая означает «я знаю о тебе больше, чем кто-либо иной», и ты смеешься – весело, непринужденно, сбросив маску, став тем Клаусом, которого так редко показываешь мне и так легко и небрежно демонстрируешь этой рыжеволосой девушке.
– Иногда рисую. Но, конечно, не так умело, как ты, Николетта.
– Какой же ты льстец, Никлаус. Годы совершенно не меняют тебя. Ты занят сейчас? Или может зайдем в кафе? – Она шутливо толкает тебя, а потом берет под руку, так по-хозяйски, как можно прикасаться к человеку, тело и душа которого для тебя,
– Я никогда не занят для тебя, Никки. Идем, конечно. Куколка, не отставай, – я дергаюсь, как от удара, потому что сильнее унизить меня ты просто не мог. Это похоже на то, как поторапливают собачонку, когда она отстает от хозяина, и я сильно-сильно кусаю губу, выдерживая взгляд твоей подружки, которая, кажется, только заметила меня. Когда вы, держась за руки, как влюбленная парочка, идете вперед, я быстро смахиваю злые, обжигающие слезы, неторопливо двигаясь вслед.
***
Так пьяняще пахнет осенью.
Так волшебно серебрится закат, скрываясь за неприступными стенами грозного Тауэра.
Так чарующе звучит твой смех, посылая по коже россыпь мурашек.
Если бы только я могла вдыхать эту осень с тобой.
Если бы только я могла видеть этот закат с тобой.
Если бы только этот твой смех был мой. Для меня. Не для нее.
У нее красивое имя. Ник. Никки. Только ли в именах ваше сходство? В любви к живописи? В знании произведений Мопассана, Ремарка и Гёте? Вы много смеетесь, перебиваете друг друга и говорите… говорите… говорите… А я не умею рисовать, не люблю европейских авторов, и вообще я, как пустая оболочка, просто поглощаю ваши голоса.
– Не знаю, Никки. Тебе решать, как поступить, – ты что-то советуешь ей. Ваш разговор переходит на личные темы, и теперь я чувствую себя предметом интерьера, настолько сильно вас не волнует мое присутствие.
– Это как у того царя, который не знал, где поставить запятую в фразе «казнить нельзя помиловать». Вот и я не знаю, где же мне поставить знак препинания. Впрочем, это неважно. Поехали ко мне? – Ее предложение такое неожиданное, что я широко распахиваю глаза, пытаясь уловить твой взгляд, какой-то знак, что ты не хочешь ехать. Только дай мне знак, и я, клянусь всеми богами, найду выход, найду способ избавиться от ее настойчивого внимания в твой адрес.
А ты улыбаешься… Как же ты улыбаешься… И я понимаю, что я просто глупая дурочка, и что лето прошло, и сказка закончилась. И что ты, как очередное время года, уже другой, не тот, с которым мы лежали на траве в Гайд-парке, воображая на что же похожи ватные комочки облаков.
– Поехали. Только минутку подожди, я посажу ее в такси. – Это ты про меня. Ты даже не потрудился произнести мое имя, как будто говоришь о игрушке, которую нужно засунуть в багажный отдел, чтобы не носиться с нею. Ты берешь меня за запястье, выводишь на улицу, где разыгрался сильный ветер и его порывы треплют наши волосы, шелестят складками одежды, горестно вздыхают, вторя моему состоянию.
– Ты?.. Вернешься… когда? – И зачем я спросила? Мы стоим на тротуаре, напротив друг друга, и я ощущаю ледяные капли дождя, начинающие падать с неба. Вокруг торопятся люди, пытаясь как можно скорее скрыться под надежную защиту собственных домов, а мне все равно, даже если сейчас наступит конец света и поглотит меня, затаскивая просто в преисподнюю. Разве может быть хуже?
– Завтра. Может быть. Никки из тех женщин, с которыми никогда нельзя ни в чем быть уверенными. Я давно ее не видел и очень соскучился. Она, наверное, самая потрясающая
***
Часы пробивают полночь, а я все также лежу на животе, обхватив уже насквозь мокрую от слез подушку и жалко всхлипывая. Почему? Почему? Почему я плачу?! Какое мне дело? Какая разница, с кем ты спишь, кем восхищаешься, кого любишь?
Ехидный внутренний голосок нашептывает мне одну и ту же фразу, которая въелась в мое сознании: «казнить нельзя помиловать». Только в моем случае это звучит немного иначе. Ревновать нельзя сдержаться. В каком месте же мне поставить запятую?
========== Глава 15.2. Ревновать нельзя сдержаться ==========
Старинные настенные часы где-то внизу, в холле, гулко бьют один раз. Звон отдается от толстых каменных стен, проникает в мою комнату, как аккомпанемент к моим рыданиям. И почему я до сих пор плачу? Почему лежу в промокшей под дождем одежде, не находя в себе сил подняться? У меня нет ответа. Я просто чувствую себя жалко.
Тихие, едва слышные, крадущиеся шаги в коридоре заставляют меня перевернуться на спину и напряженно всмотреться в чернеющую в желтых отблесках луны поверхность тяжелой дубовой двери. Когда дверная ручка начинает медленно оборачиваться, я уже думаю о том, чтобы вскочить с кровати, но так и не делаю этого, когда ярко-фиолетовая вспышка молнии высвечивает твой силуэт, показавшийся в дверном проеме.
Ты пытаешься не шуметь и поэтому громко чертыхаешься, когда задеваешь локтем вазу с фрезиями, стоящую на тумбочке возле двери. Комната наполняется звуками битого стекла, и я щелкаю выключатель, зажигая приглушенный янтарный свет.
– Извини, я разбудил тебя.
– Ты переступаешь через осколки разбитой вазы и зеленые стебли несчастных цветов, устало садишься в кресло, откидываешь голову назад, прикрываешь глаза и тихо бормочешь: - Это такая ерунда. Такая чушь. Ты спи, куколка, спи.
– Все нормально? Не думала, что ты вернешься.
– Я настороженно всматриваюсь в твое лицо, освещенное лишь приглушенно-желтым светом лампы и частыми вспышками темно-синих молний. Твои волосы и одежда мокрые, но ты, кажется, не замечаешь этого, как и я несколько часов назад.
– Я тоже так думал.
– Ты грустно усмехаешься, а потом внимательно рассматриваешь меня, недоуменно сводишь брови и интересуешься: - А почему ты спишь в мокрой одежде?
– Тебе какое дело? Захотелось.
– Я демонстративно скрещиваю руки на груди, а потом все-таки не сдерживаюсь и добавляю со злорадным торжеством: - Она тебе отказала?
– Отказала?
– Ты морщишь лоб, смотря на меня так, как будто я страдаю слабоумием, а спустя мгновение уже громко смеешься, видимо поняв, что я имею в виду. Твое веселье меня злит, поэтому я резко выключаю свет, сердито дергаю одеяло, укрывшись с головой и повернувшись к тебе спиной.
– Куколка, ты что ревнуешь?
– В твоем голосе теперь слышится не только веселье, но и искренняя заинтересованность, что приводит меня в состояние безумной ярости. Ревную?! Да я ненавижу тебя! И ничуть не ревную! Мне бы промолчать в тот момент, но недавняя грусть преобразовалась в агрессию, поэтому я быстро вскакиваю с кровати, гордо распрямляю спину и высказываю все, что накопилось во мне за предыдущий день, попутно рьяно жестикулируя и едва ли не топая ногой от досады.