Куколка
Шрифт:
Его первой мыслью было: Если я мёртв, как я могу чувствовать холод?
А это означало, что он вовсе не мёртв. Последнее, что он помнил, - как Одноногая Леди держала его за лодыжки, словно новорожденного, в комнате, похожей на викторианскую комнату для вскрытий. Он вспомнил женщину-пузырь. Он вспомнил, как Одноногая Леди сжимала его яйца... и больше ничего.
Содрогнувшись, он попытался просунуть руку между ног, чтобы проверить, всё ли на месте, но не смог пошевелить рукой. На самом деле он не мог пошевелить ни рукой, ни ногами, ни даже телом. Лучшее, что он мог сделать, -
Он начал паниковать. Он был сильным парнем, но даже он не был достаточно силен, чтобы разорвать узы, которые сковывали его.
– Кто-нибудь! – закричал он.
– КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ МНЕ! Я В ЛОВУШКЕ!
Его голос отозвался эхом и замер, и он осознал, что привлекать к себе внимание не лучшая идея. После этого он замолчал. Он напрягал мышцы, извиваясь так сильно, как только мог, но в итоге лишь слегка раскачивался. И тогда, вытянув голову, он увидел, что его не связывают никакие веревки или цепи. Нет, он не был привязан, он застрял. Он зацепился за что-то, от чего не мог освободиться.
Какого хрена?
Лунный свет показал ему то, что он не хотел видеть. Он был в паутине. Он застрял в огромной паутине, исходящей из стен и оканчивающейся высоко на потолке. В его голове проносились образы Невероятно уменьшающегося человека, сражающегося с огромным домашним пауком за господство в его крошечном мирке. Но в данном случае, с нарастающей истерикой понял он, это был не паук как таковой, а существо, которое он называл Матерью Пауков.
Не в силах совладать с собой, он предпринял очередную отчаянную попытку вырваться, крича, всхлипывая и, наконец, рыдая.
Всё бесполезно.
Он был наивен, думая, что смерть и расчленение от рук Одноногой Леди - самое худшее, что только возможно. Теперь он познает истинный ужас.
Цок, цок, цок, цок, цок.
Он едва дышал. Сейчас она придёт. Она затаилась в каком-то тёмном углу и теперь приближалась. Теперь, когда он проснулся, можно было начинать.
Цок, цок, цок, цок, цок.
Теперь громче. Она возвращалась к своей жирной, сочной мухе. Теперь, когда она приближалась, он пытался вырваться ещё более отчаянно
ЦОК, ЦОК, ЦОК, ЦОК, ЦОК.
Если он не освободится до её прихода, всё будет кончено. Больше он не увидит ни Одноногую Леди, ни Стокс, вообще ничего. Жизнь, которую он знал, закончится самым жутким и ужасным образом, и он ощущал, как паника, безумие и абсолютный ужас сливаются в нём. Его детство проносилось перед глазами. Его дерьмовое детство и мачеха-садистка, тёмные стены чулана, избиения, ожоги, угрозы и ненависть. Это был чёрный призрак, который преследовал его всю жизнь.
И теперь здесь, в этом ужасном месте, ему угрожал не столько паук, собранный из кукольных частей, сколько темнота детства, которая, наконец, пришла за ним, чтобы задушить его собственным тайным ужасом.
ЦОКЦОКЦОКЦОКЦОКЦОК!!!
Наверху не могло быть Бога, потому что он или она не могли остановить эту тварь. Потому что если бы он действительно существовал, то дети не умирали бы в концентрационных
Чазз смеялся над откровениями, которые пришли к нему в последний час. Они могли бы обогатить его, наделить силой и превратить в достойного, заботливого человека, если бы пришли раньше, но им никогда не удавалось пробиться сквозь стену страха, высокомерия и разочарования, которую он выстроил вокруг себя.
Чазз заметил, что в паутине он не один. На ней висели десятки обглоданных трупов мужчин, женщин и детей. Теперь тонкие нити паутины сильно дрожали, и он чувствовал, как леденящая тень паучьего ужаса приближается к нему, зная, что это воплощение первобытных страхов человека, страха перед неизвестным. Так оно и было.
А потом она нависла над ним, огромная абстрактная скульптура, сплетение ног, рук и голов кукол, костей и паучьих яиц. Она жужжала, щёлкала и шипела. Токсичные испарения вырывались из её многочисленных чёрных ртов, которые сморщивались, открывались и закрывались, вязкие сгустки слюны падали с них на его лицо и жгли, Боже, жгли, как кислота, и Чазз закричал, когда почувствовал, как кожа его подбородка и щёк растворяется.
Я не сдамся так просто!– проревел голос в его голове. Я не умру вот так! Я ... ОТКАЗЫВАЮСЬ!
Боль придала ему сил, и последним неимоверным усилием ему удалось высвободить одну руку. Он отбрасывал спадающие шёлковые нити и разрывал гроздья выпуклых яиц, которые лопались, как водяные шары, проливая на него желеобразную слизь.
И всё же он боролся.
Он вырвал кукольную руку, разбил вдребезги ухмыляющееся кукольное лицо и принялся колотить Матерь Пауков. Она направила на него дюжину пустоглазых лиц-манекенов, и он бил их кулаком, отбрасывая одних и разбивая другие. Он причинял ей боль, он знал это. Она визжала и дрожала.
Если бы только этого было достаточно…
Он продолжал это делать, не обращая внимания на сломанные костяшки. И единственное, что действительно останавливало его, - это лица, которые открывали свои чёрные, влажные рты и брызгали на него липкими шёлковыми нитями. Они облепили сеткой его лицо и окровавленную руку. Они были влажными, эластичными и жгучими, их невозможно было порвать.
Она поймала его.
Он причинил ей боль, но теперь она обездвижила его. Одно из лиц распахнулось, появился мясистый хоботок, ужасающе фаллический и пульсирующий. Кончик его сморщился, открылся, как крошечный ротик, и оттуда появилась хирургически тонкая чёрная игла. Она воткнула её ему в горло, и в то же мгновение другие рты выпустили такие же хоботки и точно так же ткнули его. Оцепенев от токсинов, Чазз безвольно повис, когда Матерь Пауков начала сосать его кровь со звуком детей, сосущих молоко через соломинки. Она выпила достаточно, чтобы вывести его из борьбы, и к тому времени он был вялым и частично закутанным в кокон, хныча от страха и безумия.